ink (Все сообщения пользователя)

Про XVII век мы все (кто больше, кто меньше) знаем, что это сумрачное столетие отечественной истории, наполненное ужасами Смутного времени и Хованщины, кажется, ещё был Степан Разин, закрепощение крестьян и зачем-то никому не понятный раскол в церкви между Никоном и Аввакумом. Потом, слава тебе, Господи, образовался светозарный Пётр I , вдохнувший новую европейскость в старые мехи замшелой Руси, и империя пошла цвесть под просвещённым скипетром фамилии Романовых.

То, что ниже – как раз про замшелость, убогость, посконность, домотканность.
Причём, как говорят англичанцы, "as is", это не историческое описание, не литература, не публицистика, а камень.

Он не только говорит сам за себя, он важнее, чем самые высокоумные и цветистые рассуждения, он умеет сам общаться с тем, кто его видит.

Словом, "Приди и виждь".

Кажется, начинаю понимать... Рассказ должен быть похож на фреску хотя бы технологически – всё надо успеть сделать, пока не высохла штукатурка, и композицию, и рисунок, и цвета, и слова.
Ну, не знаю. Как говорили в "Женитьбе", кажется, "я Вам не Микеланджело какая-нибудь, чтобы ногами кренделя выделывать".
Чего-чего, а уж рисовать-то я точно не умею. Тут мне медведь на глаз наступил. Но будем пробовать.
Тогда придётся создать новую тему и уже в ней плясать по-новому:
"XVII век свидетельствует против всего, что Вы о нём знали"

В моё холодеющее сердце Вы вливаете ложку доброго конъяку. Спасибо.
Но надо объясниться.
Я – не Александр Григорьевич, к сожалению. Если бы я был Александр Григорьевич – э-эх, где бы я был, и как бы я жил! Александр Григорьевич – это Стройло, замечательнейший псковский художник и по совместительству друг, две книжки которого мы имели честь издавать ("...И дым отечества..." и "Поспешающему страннику"). В Пушгорах он недавно учинил музей крестов. Ещё он участвовал в создании фильма (среди других) "Остров" Павла Лунгина как человек, отвечавший за картинки. Вот то, как выглядит остров в фильме на дальних планах – это и есть Стройло, всё серенько, красок мало, огонёк в окне вот-вот погаснет, простор и тишина, но даже сидя в дома в тёплом кресле под пледом – чувствуешь, как сердце начинает в трубочку сворачиваться от любви, слышишь, как звучит снег под ногой, понимаешь, как всё безнадёжно, но надежда есть. Да, как говаривал мой сын в послеподростковом возрасте, "Стройло – монстр".
Так что Автор, Художественный редактор, Редактор, Технический редактор, Ответственный редактор и Председатель Редакционной коллегии – это не я, а он в книжке "Поспешающему страннику". На мой вкус, он вообще лучший книжный художник России (чтоб меня простили все остальные, но они, я надеюсь, этих слов не увидят).

Если бы я был надёжным человеком, я бы себя предложил в провожатые, но со мной нельзя твёрдо договориться – то одно рушится, то другое, то здесь надо подхватывать, то там; я с ужасом представляю себе, как мы договорились, Вы приехали, а я за сорок минут до встречи звоню и сообщаю, что ничего не выйдет, у меня срочные дела, отменить не могу, караул, Вы уж как-нибудь сами; порвать на части, растоптать, плюнуть на могилу, забыть – и уехать в ярости, которой не будет конца; нет уж, лучше я не буду обещать того, в чём не уверен.
Путеводителей, как правило, нет, а там, где они есть – лучше бы их не было вовсе. Всё и всегда переписано с одного скупого источника пятидесятилетней давности и украсно украшено сообщениями про кафе, любезных официантов и чудных аборигенов, способы подъезда и пути эвакуации; на мой вкус, за такие путеводители надо давать два года расстрела солёными апельсинами.
Но всё не так плохо. Все места, упомянутые в "нескольких памятниках XVII века", расположены внутри Московской области. Если есть автомобиль, а в нём – навигатор, вопрос решается просто. По краям Москвы есть отели, где можно хотя бы переночевать (цены, правда, – идиотские), есть (я слышал) хостел с видом на Кремль, но там – коммунальный быт и нет парковок, и чтобы выехать из этой чёртовой СтолиНаРоГоГерМо, надо потратить два часа. Если ночевать где-нибудь на краю, добраться до любого места можно за полтора–два часа максимум. Но девяносто процентов – в пределах часа, а Остров – пятнадцать минут по Старой Каширке от кольцевой дороги, Тайнинское вообще видно с этой дороги, Сафарино – минут сорок, Уборы – час, ну, и так далее с поправками на очень возможные пробки.

Чуточку смешной получается форум. На агоре – витийствующий крикун, а него – один собеседник.
Нет, не форум, а тема...

Конечно, ужасно, что большая часть памятников в ужасном состоянии. В двух шагах от Москвы в Николо-Пешношском монастыре с церквями XVI–XVII веков – больница для умалишённых. Но состояние памятников – полбеды. Временами кажется, что умалишённые – не по ту сторону ограды упомянутого монастыря, а по эту. Вот в крепость в Жванце хоть поляки приезжают, хоть "паренёк 18 лет" экскурсии водит в "Бальзаковском крае". Но в целом, что у Вас, что у нас (хотя, по моему, и наше – ваше, и ваше – наше) через почти столетнее выведение под корень национальной элиты образовалось общество, которое ничего не знает и знать не желает. Поэтому и на этом сайте самое большое число просмотров – у описаний Америки и Венеции. "Вот там – красота, а у нас..." Дело вовсе не в отсутствии туалетов, спальных и едальных мест, энтертейнмента и прочего; дело в отсутствии знания и любви. Фреска "Тайная вечеря" в Италии многажды глупо реставрировалась, потемнела, расположена непригодно для обзора – но к ней бегут толпы со всего мира. Фрески Ферапонтова, гениальностью превосходящие "Последний ужин Христа", невероятно, бесподобно восстановленные за последние десятки лет – никому не известны.
Да, у нас не столько памятников, сколько в Италии, Франции и Германии. Так, казалось бы – в то, что осталось, надо вцепиться зубами, вылизывать языками, показывать всем. Но горе-то в том, что это надо объяснить как раз тем, кто пришёл на смену вышеупомянутым элитам, установил в 17 году свою власть и систему её воспроизводства до сего дня, кто научился держать вилку в левой руке и смаковать вино за $200, однако же сформировался от макушки до пят как пионер, комсомолец, партиец, кто управлять не умеет, а командовать любит, кто уже видел Елисейские поля, Везувий и Большой каньон, и про Кенозерский заповедник, Кирилло-Белозерский монастырь и Остров (хоть по Москвой, хоть подо Псковом) не знает ни слухом, ни духом, а главное, заранее уверен, что ничего этого нет и быть не может, потому что всё хорошее – за бугром.
Вы говорите, "государство должно это спонсировать и распространять". Государство – это миф, дым, и летучая субстанция. Есть конкретные люди в совсем конкретных креслах, которые с радостью прикидываются государством, отправляя полномочные надобности по мере своего разумения и стараясь от контролируемых денежных потоков побольше оставить у себя и уж сколько получится – у тех, кто привык смотреть на них снизу вверх. Эти (да и во всём мире) "слуги народа" давно уже превратились в тот хвост, который виляет собакой.
Деньги клянчить у них я не перестану, потому что сознаю, что это не их, а мои деньги, но надежда слабая, там народ тёртый. Поэтому я и обрушился на сайт "Корпорации..." со своим наболевшим, в надежде, что хоть так хоть какие-то крупицы информации будут добираться до тех, кому они нужны в сущности так же, как хлеб – чтобы распрямлялась спина, разворачивались плечи, светлел взгляд, росло чувство собственного достоинства и пропадало, наконец, самоедство.
Цитата из "Великого Ростова": «наше» не лучше и не хуже, чем «их», оно такое же, потому что часть общего, и научившись видеть красоту в одном, уже не пройдёшь мимо неё в другом.
Уф.
Ну как, как ещё рассказать об этом?

Да, да, да. Тысячу раз "Да".
Чуть позже отвечу подробнее.

Ну вот, пожалуй, покуда всё.
Если кто до этого места долистал, черкните пару строк.

РОЖДЕСТВЕНО-СУВОРОВО
Богородицерождественская церковь

Увидеть храм в Рождествено-Суворово – большая удача уже потому, что это редкий для Подмосковья памятник XVII века, которого ни разу не коснулась рука поновленцев и передельщиков XVIII–XIX веков, и он дошёл до нас таким, каким и был создан на рубеже XVII–XVIII веков, от луковок глав до основания стен. Вот где можно увидеть, наконец, не искажённый, не урезанный и не достроенный облик церкви XVII века.
Как и для всех старинных русских храмов, место для него было выбрано особенное – не просто возвышенное и красивое, а являющееся как бы зрительным центром округи. Но хотя Рождественская церковь поставлена на краю высокой гряды и царит над селом и лощиной, из-за извивов дороги не видна издалека и очень неожиданно «выныривает» после очередного, последнего поворота.
Храм – ещё один удивительный образчик неиссякаемой творческой силы народа, одним из проявлений которой была исконная способность его на свой лад переиначивать все, что являлось на Русь из других стран и не вызывало противоречия, отторжения. Силуэт храма, его композиция – традиционный для России второй половины XVII века «кораблик». По одной оси, с востока на запад, расположены двусветный четверик с невысокой трехчастной апсидой, низенькая же трапезная и двухъярусная, конечно же, шатровая колоколенка. Все части храма гармоничны, соразмерны друг другу и неразрывно слиты: апсида и трапезная как будто поддерживают снизу четверик, поставленный прямо на землю, без подклета, и «подталкивают» его вверх; колокольня, равная по высоте храму, создаёт еще одну вертикаль, привнося в весь комплекс одновременно и равновесие, и динамизм. Небольшие размеры Рождественской церкви, обычные для рядовых сельских храмов XVII века, делают Божий дом ближе, теплее и понятнее простому человеку.
Конец века принёс новые веяния в убранство зданий; на самобытную архитектурную основу Рождественской церкви тоже легла новая, иноземная декорация. Она, как одежда с чужого плеча, как будто немного не впору храму: окна непривычно велики для небольшой площади стен и крутых полукружий апсиды, наличники хоть и не сложного рисунка, но тяжеловаты, простодушный поребрик заменен более богатым, но каким-то беспокойным многорядным поясом зубцов, от гранёных ярусных барабанов тоже веет чем-то витиевато-украинским. Но – над богатым «бахромчатым» карнизом слегка неровно круглятся простоватые, с едва заметными «носиками» кокошники, им вторят верхи таких же простых порталов, очелья верхнего «света» (естественно, с разными завершениями на северном и южном фасадах) по-прежнему упорно «пробивают» карниз, не считаясь с тем, что так не положено, а иногда и не очень ловко удается, верхний ярус колокольни надёжно сел на по-домашнему добротную «табуретку» низа с толстыми ножками столбов, да и вся «лепка» убранства лишена острой и оттого холодноватой европейской отточенности и строгой симметрии (в частности, у южного и восточного окон апсиды наличники с фигурными очельями, а у северного окна – единственное с треугольным).
И вот перед нами – нежный и нарядный русский храм, с некоторою причудою, конечно, с закавыкой, ну да куда ж без этого.

ТРОПАРЁВО
Покровская церковь

Вроде бы все они одинаковые, эти «восьмерики на четвериках»: сначала четверик, на нём восьмерик, на нём, может быть, ещё один или два, а к четверику – невысокие апсида с трапезной. Да только думать так – это все равно что считать: раз у всех людей голова, туловище и по паре рук и ног, то все они одинаковые. У каждой церкви тоже своя неповторимая индивидуальность, своё лицо, и облик её абсолютно отличен от облика других храмов того же образца. И практически каждая из церквей, сохранившихся в Подмосковье в более или менее близком к первоначальному виде, – это шедевр зодчества. Поразительно, но здесь почему-то не было неудач.

Может быть, русские приходские церкви так прекрасны ещё и потому, что место, где они закладывались, никогда не определялось только пользой, удобством расположения, например, в центре села, или поближе к барскому дому, или лёгкостью подъезда. Может быть, и вообще этим не определялось. Главной была красота места, причём в равной степени важно было и то, какой вид открывается от храма, и как смотрится сам храм. Поэтому зодчие так стремились поставить церковь на возвышенности (но вовсе не обязательно на самом высоком в округе месте) – и к Богу ближе, и видно издалека, а если удастся, то ещё и у воды – над рекой, озером или прудом. Храм всегда становился зрительным и содержательным центром места, как будто стягивая, сопрягая всю округу. Потому эти церкви неразделимы с окружающей природой, у них одна душа.

Такова и Покровская церковь в Тропарёве. Выйдя после службы из дверей трапезной на несуществующую сейчас открытую галерею-паперть, прихожанин не перешагивал из одного мира в другой – из мира духовности к житейской суетности, а оказывался в таком же одухотворённом пространстве, только теперь оно было расширено до горизонта, от лежащей перед ним внизу долины извилистой речки и дальше, к бескрайним лугам, полям и лесам. Если же глядеть на церковь снизу, от реки – сжимается сердце от её гордого и нежного облика; как будто в последнем движении замерла она у самого края высокой гряды.
Шёл уже 13-й год нового, XVIII века, отгремела Полтавская баталия, был заложен Петербург, но глядя на тропаревскую церковь, поверить в это невозможно. Она вся – в предыдущем столетии, и архитектурными формами, и убранством. Подмосковье, особенно глухое, дальнее, с трудом отрекалось, уходило от старины. И возможно, эта же глушь спасла здание от переделок: за исключением слоя поздней штукатурки, толстой скорлупой покрывшей храм, он предстаёт перед нами в своем первозданном облике.
И здесь асимметрия не испугала зодчего. Единственный северный придел, ничем не «уравновешенный» с противоположной стороны, не разрушил стройный «корабль» храма с алтарной апсидой и удлиненной трапезной, не «перекосил» его, а создал цельную и одновременно динамичную композицию. Единство стиля в ней поддерживается, конечно, тем, что придел – точная уменьшенная копия храма. Но главное – это поразительно точно выбранные, во-первых, соотношение величины храма и придела и, во-вторых, место придела по отношению к храму – придел «сдвинут» вдоль северной стены храма довольно далеко на запад, его апсида почти вровень с центром четверика. В результате придел, совершенно не мешая воспринятию храма, немного «сбивает» его размеренный архитектурный ритм и в то же время парадоксальным образом зрительно уравновешивает церковь, добавляя еще одну, небольшую вертикаль удлинённой трапезной.
Наверное, специалисты-архитекторы точно скажут, каковы пропорции храма, найдут обоснования его красоте, а может быть, укажут и некоторые несоответствия идеалу, «золотому сечению». Но почему-то все это знать совсем не хочется. Совершенная или нет, церковь завораживает, глаза от неё невозможно отвести в буквальном смысле – хочется еще и ещё смотреть. Она необыкновенно изящна и грациозна. Лёгкие линии её силуэта складываются в воздушный танец, взгляд как будто порхает по их изысканным изломам. Абсолютное чувство меры, тонкий вкус зодчего проявились и в убранстве храма: наличники окон, полуколонки, сложные многоярусные фризы, не перегруженные узорочьем, создают тонкий рисунок, похожий на прозрачное кружево.