ink (Все сообщения пользователя)

СЕННИЦЫ
Вознесенская церковь

Чтобы попасть в Сенницы, надо знать заветные слова, вроде «Сим-сим, откройся!». Иначе запутанный лабиринт местных дорог и дорожек уведёт вас от цели то в секретный садово-огородный кооператив, притаившийся в сердце глухого леса, то к берегу речки (небольшой, легко вброд перейти, но на машине на нужную сторону никак не перебраться), то в маленький, но хороший колхоз со свинофермой и системой прудов. Но уж если добрались, вас, как и положено в сказке, ждёт сокровище.
И здесь уместна аналогия уже с другой сказкой – о спящей красавице (хотя и она была для принца сокровищем). Вознесенская церковь в том виде, в каком она находится сейчас, это именно спящая красавица, бледная, с закрытыми глазами, вокруг паутина. И нужны любовь и некоторое усилие, чтобы даже просто вообразить, как она была прекрасна. Сейчас, с чужим куполом, нахлобученным прямо на верхний восьмерик, и без открытой паперти-гульбища вокруг она немного смахивает на вавилонскую башню-зиккурат. Но замените (мысленно...) большой шлемовидный купол на маленький изящный с тонкой шейкой и вытянутым верхом, выделите белым резные наличники и парапеты галерей, вставьте стекла в пустые проемы окон – и перед вами ещё одно чудо Подмосковья, ничуть не уступающее прославленной Спасской церкви в Уборах. Даже без «уборовских» гребней и прочего вычурного убранства церковь в Сенницах необыкновенно живописна: чёткий, размеренный ритм трёх восьмериков, которые опираются на вытянутый, высокий четверик, окружённый чуть более низкими алтарем, притворами и трапезной, придает зданию горделивую статность и стройность, а кирпичная резьба наличников, портала, «сухариков» по карнизам всех ярусов, тонких пучков неизменных полуколонок по углам, рябь столбиков на парапетах многочисленных галерей – живость и теплоту. Чудо и то, что на этот раз имя зодчего не кануло в лету, это – ярославец Григорий Евсеев (пусть гордятся его потомки!).
Числом мест, отведённых для гуляния и обзора, Вознесенская церковь в Сенницах уникальна. Это целых три галереи на верхах четверика и двух восьмериков. И это не кажется случайным, личным вкусом зодчего или прихотью заказчика. Вообразите, что церковь стояла не как сейчас, на дальнем краю маленького села, а в центре огромной вотчины. Кроме собственно усадьбы Гагариных с жилыми хоромами, расположенной на другом берегу быстрой речки Сенички, она включала массу хозяйственных построек и разнообразных угодий: ледники и амбары, сараи и конюшни, скотный и птичий дворы, поля и огороды, пять рыбных прудов и гигантский даже по нашим меркам фруктовый сад (только яблонь там было больше семисот). Уж наверное гордый хозяин не мог отказать себе в удовольствии обозреть все это богатство с колокольной высоты. Но почему-то кажется, что это обстоятельство не было главным, когда Григорий Евсеев выводил галерею за галереей на ярусах Вознесенской церкви. Места по Оке и ее притокам (Сеничка впадает в Осётр) навсегда пленяют душу родной до боли сердечной, завораживающей красотой, сочетанием величия и беззащитности, могущества и сиротства, и люди той эпохи, как и сейчас, не могли вдоволь наглядеться на нее, и хотелось вбирать в себя глазами, душой все более дальние дали.

КРИВЦЫ
Смоленская церковь

Особенность небольших русских храмов, отличающая их от многих других религиозных сооружений, – их трогательность. Они вызывают чувство, в наше время забытое, а может быть, даже стыдное – умиление; они действительно милые своим простодушием, какой-то щемящей незащищенностью и тем трогают сердце. Такой душевный отклик вызывают храмы начиная с самых ранних, XII века, и заканчивая церквушками начала XIX века, но последние строились только в провинции, где больше ценилась душевность, а не внешний лоск.
Храмы первых лет XVIII века ещё в полной мере несли это естественное очарование века только что завершившегося. Один из лучших образцов тёплого московского барокко – Смоленская церковь в Кривцах. Даже то, что сейчас она оказалась на обочине широченного скоростного шоссе, не смогло уничтожить окружающую храм особую атмосферу. Только оставишь за спиной шумящую дорогу, пройдёшь низенькими воротами старого церковного кладбища, и попадаешь в другой мир, вернее, в другое измерение – здесь всё меряется иной мерой, человеческой. Тропинка взбирается в гору, и вот из-за оград, ветвей старых деревьев и сильно разросшихся кустов сирени появляется церковь. Сначала глазам являются маленькие окошки невысокого алтарного подклета, боковые заложены, а в центральной ставня открыта, маня заглянуть внутрь: кажется, что увидишь в душноватой темноте поленницу дров, в песке в углу – картошку, морковку и лук, подклет-то хозяйственный. Переводишь взгляд выше – и открывается широко развёрнутая, почти на три стороны света, трехчастная алтарная часть с узкими высокими окнами. Апсиды разделены колонками, которые имеют завершение, но не имеют нижней, базисной части – они, как стебли, вырастают из белокаменного подклета.



Обходим церковь по тропинке справа или слева – неважно, с обеих сторон вас встретят прелестные невысокие паперти-терраски, близкие потомки гульбищ. Они маленькие, какие-то игрушечные и удивительно уютные. На них ведут белокаменные ступени с удобным невысоким шагом – где-то подновленные, где-то старые, истоптанные и выщербленные. С обеих сторон ступени замыкают низенькие и широкие парапеты, в старину ими, возможно, пользовались как лавками на паперти. Во всяком случае, паперти выглядят как-то домашне и гостеприимно, и воображение рисует, как из церкви выходят после службы барин с барыней, дворня, крестьяне; после ухода помещиков некоторые задерживаются на террасках, чтобы пообщаться со знакомыми и родственниками. Полы террас тоже неровные, пошедшие «волнами», кое-где между плитами проросла трава. С обеих папертей когда-то можно было попасть в церковь через её южные и северные двери, сейчас запертые. Двери тоже старые, добротные – одностворчатые, окованные железом, с большими железными засовами. Справа и слева к дверям тесно примыкают вытянутые окна с полукруглым верхом, посаженные очень низко, так что кажется, будто можно легко перешагнуть подоконник. И двери, и окна обрамлены одинаковыми сужающимися кверху колонками с валиками чуть ниже середины, отчего колонки кажутся стройными и в то же время не монотонными. Двери и окна венчают наличники; над дверями это разновидность декора, которую тогдашние москвичи остроумно назвали «петушьим гребнем». Завершают наличники четверика небольшие трёхконечные кресты, которые очень напоминают карточные «трефы».



Пройдём дальше и выше, обойдём храм с западной стороны и поднимемся на небольшой пригорок за ним. Отсюда особенно хорошо видна замыкающая церковь стройная и такая же изящная колоколенка; она как будто сохраняет ритм всей постройки – снизу, от алтаря, храм ступенями поднимается по склону и одновременно следующая его часть становится выше предыдущей. С пригорка гораздо лучше, чем снизу, видны восьмерик и звон колокольни. Восьмерик украшен богаче нижней части храма: завершение его оконных проемов не арочное, а «гранёное»; на углах восьмерика и по сторонам окон – такие же, как внизу, тонкие колонки, но верхняя часть наличников декорирована более замысловатым резным узором. С севера в верхнюю часть звона была встроена занятная механика, дань времени (во всех смыслах) – часы с боем; именно с этой стороны к церкви от усадьбы подходили хозяева, князь М.А. Волконский с семьёй.


Все архитектурные части храма удивительно соразмерны друг другу и замыслу храма – небольшой усадебной церкви. И храм и колокольня абсолютно совпадают по стилю, оба необыкновенно изящные, стройные, пропорциональные. И храм и колокольня чутко и неназойливо связаны множеством элементов, которые повторяются, но не повсеместно, очень близки, но не копируют друг друга. Углы восьмерика и звона, апсиду, наличники окон украшают одинаковые по рисунку, но разные по величине колонки. «Гранёным» завершениям окон восьмерика вторят так же «огранённые» арки звона. Барабаны – восьмигранный храма и шестигранный колокольни – сближены, «стянуты» единым декором, теми же колонками, и близкими пропорциями. Колокольню и храм дополнительно объединяют ряды и рядки тонких ступенчатых карнизов в наличниках окон и под кровлями. Звон колокольни поднят выше восьмерика храма, но это уравновешивается тем, что главка колокольни меньше церковной.
То ли от времени, то ли от некоторой неловкости крепостных каменщиков линии храма – ступеней, парапетов, полов террас, подоконников, колонок – «плывут», кривятся, но эта несовершенность не только не портит впечатление от церкви, но и является одной из главных составляющих её очарования; они делают храм живым, от него веет ностальгической прелестью прожитой им жизни. И сам он такой нежно-трогательный, как старинная изящная игрушка, что хочется взять его в руки.

БРОННИЦЫ
Михаило-Архангельская церковь

Собор Михаила Архангела в Бронницах на первый взгляд производит несколько странное впечатление, как будто на богатые боярские или приказные палаты зодчий в творческом рассеянии водрузил заранее заготовленные для какого-то огромного храма купола на барабанах, причем за недостатком места их пришлось поставить теснее, чем предполагалось, а между этим завершением и четвериком поместил, чтобы хоть как-то их соединить, простовато-нейтральную прямоугольную «подушку» с кокошниками. Светский и даже несколько казённый вид четверику придают главным образом окна – одинаковые, в три ряда, расположенные хоть и в стройном порядке, но скучновато – симметрично относительно вертикальной оси южного и северного фасадов и ровно друг над другом по всем ярусам. Мощной громаде пятиглавия как будто требуется более массивный «пьедестал»: жутковато становится, когда смотришь от основания храма вверх – огромные луковицы нависают над головой, выступая за плоскость стен; такое испытываешь нечасто.

И несмотря на все это здание удивительно соразмерно и нестатично. Монотонность оконных рядов, неброское внешнее убранство, намеренно приниженные алтарь и трапезная «работают» на высокий четверик, делая его ещё выше и стройнее. А если охватить взглядом весь собор целиком, с некоторого расстояния, то возникает отчетливое ощущение, что крупные сильные главы, как связка воздушных шаров-цеппелинов, вытягивает, отрывает собор от земли, стремясь унести его в небо.
XIX век не дремал и в Бронницах, удлинив трапезную, правда, со всей возможной для себя деликатностью – с помощью её «клонирования». К сожалению, при этом нарушилось равновесие частей храма – раньше трапезная и алтарь были сопоставимы, почти равны по величине, что ещё больше «поднимало» четверик. Разумеется, у трапезной не было и казарменного фронтона; скорее всего, он повторял по рисунку строгие и элегантные боковые входы храма. Теперь трапезная, как якорь, старается удержать «взлёт» собора, но свобода и жизнелюбие XVII века с легкостью преодолевают это препятствие.

КИЯСОВО
Казанская церковь

Казанская церковь в Киясове – один из многих шедевров, затерявшихся среди перелесков, дорог и деревень Подмосковья. Этот храм в который раз заставляет поражаться божественному дару безымянных русских зодчих XVII века.
У церкви как будто два лица – близких, похожих, но всё-таки разных. Первое лицо – то, что обращено на север, к селу. Это торжественная, сложная и живописная композиция, динамичная и одновременно сжатая, цельная. На фоне высокого двусветного четверика с пышным пятиглавием на первый план выдвинут придел. Он, при том что четверик его одноглавый, без окон и при прочих различиях убранства – как будто уменьшенная копия главного храма. В нём соблюдено то же соотношение всех частей – высоты и ширины четверика, объёма четверика с апсидой и барабаном. Причем «уменьшен» он ровно настолько, насколько необходимо, чтобы придел не превращался в самостоятельное здание, не заслонял храм и в то же время не терялся на его фоне: луковка главы маленькой церкви расположена как раз на уровне кокошников большой, под её пятиглавием, карниз придела – вровень с очельем оконных наличников, а вот апсиды храма и придела примерно одинаковой высоты. Естественно, что и декор храма и придела выполнен в едином стиле. Колокольня тоже исполняет свою партию в этом слаженном хоре. Она чуть ниже храма и потому сопоставима и с приделом, не задавливая его своей массой. Верх её тоже как будто специально облегчён – он сделан не шатром, который даже при широких арках «звона» и большом числе слухов всё равно представляет собой монолит, а составлен из двух восьмериков, увенчанных миниатюрной главкой на тонком барабане, что зрительно делает колокольню более воздушной.

Другим лицом церковь обращена к югу. Его можно увидеть, обойдя пруд. С этой стороны ничто не заслоняет высокий, стройный четверик, он виден весь, от земли до вытянувшегося к небесам пятиглавия, а колокольня как будто стоит за его плечом, мягко, почти незаметно поддерживая храм, не оставляя его в одиночестве. Отсюда кажется, что храм, стоящий на плоской местности, на низеньком берегу пруда, как прекрасный редкий цветок, поднимается прямо из воды, парит над ней, поражая чистой, какой-то пронзительно-печальной красотой.
Как мог зодчий и в этой церкви добиться таких верных, классических в своей гармонии пропорций?
Всё уравновешено, соразмерно и в то же время не мёртво, не статично, всё дышит и движется. Здесь – жизнь.

БОРОДИНО
Христорождественская церковь

Этот белый фрегат лучше разглядывать в сумерках или на рассвете, по холодку, когда зыбкость повседневного бытия особенно требует и ожидает незыблемости и приветливости поблизости.
Христорождественская церковь сегодня очень узкая и длинная (чем похожа на храмы-корабли следующего века в Тотьме). Такой узкой она была не всегда. Хоть стенки и хорошо забелили, даже ленивый взор без всякого труда углядит дверные проёмы второго этажа с севера и юга, заложенные кирпичом и обрывающиеся в пустоту. Значит, были ещё входы и оттуда, и отсюда: может быть, крыльца, может быть, и гульбище. Нет, наверное, крыльца – иначе надо признать массивные столбы поверху ныне существующего всхода на второй этаж лишними и поздними. Вот когда бы их, столбов, не было, можно себе представить открытое гульбище с севера, запада и юга, с такими же всходами, как на западе, гульбище, меняющее весь облик храма, меняющее его настроение, меняющее даже его общественное назначение.

Даже просто пересчитав эти несколько десятков ступенек ногами, становишься выше, возвышаешься, видишь больше и дальше. Зашёл ты в храм, или ещё только собираешься, ты уже стал выше; можешь и не заходить, просто побудь рядом, и уж хоть тут не сквернословь, о пустом не трепись, вина хоть тут не пей, друзей, кумовьёв и дальних родственников хоть тут повидай; коли устал – присядь, отдохни, лавки деревянные у стен есть; другой раз и дело какое-нибудь можно походя решить; платьем новым где и похвастаться, как не тут? Гульбище – это не часть сооружения, это часть общественного устройства.
Разобрала гульбище на кирпич соседская голытьба – не стало общественного устройства.
Так было или не было гульбище?

Ну глянемте же на нынешнее крыльцо. Деревянные поручни – уж точно недавние, до того «ловко» сделаны. А вот каменные – постарше, к сводчатому основанию колокольни они подходят неровно: слева – чуть-чуть перекрыли, а справа – раза в два больше, как будто плохо прицелились.
Целиться-то они умели не хуже нашего, просто им было на это наплевать, ровно пришлись каменные завершения наклонных стен крыльца, или не ровно. Потому что слева и справа от сводчатого основания колокольни никаких столбов не было – они ни для чего не нужны, хуже того, они скрывают основание колокольни, прячут его и делают ее коротенькой и недоделанной, незаметной и нелепой. А изначальный строитель был – голова! Он ноги колокольни поставил на более широкое основание – чтобы положить начало боковым открытым площадкам – частям трехстороннего гульбища, а сама колокольня была на четверть выше – и на столько же краше, без всякой крыши над крыльцом. Ну отчего бы ему ещё понадобилось столько кирпича извести попусту, чтобы создать подпорки для столбов будущей неудобовыстраиваемой деревянной крыши? Не должно быть ни столбов, ни крыши, а должны бы быть ещё два всхода с севера и с юга (уж это-то точно), и (наверное) гульбище, их соединяющее.
Но как бы ни хитры были наши измышления – неоспоримым остается одно: или крыльца с юга и с севера, или гульбище с трёх сторон – были. Теперь – ни того, ни другого нет. Стало быть, церковь – неправильная, неполная, ненастоящая, у неё отнято что-то очень для неё важное, существенное. Если бы этот изъян был безобиден – не лезли бы так в глаза эти кричащие слепоглухонемые дверные проёмы на втором этаже, не просились бы в голову мысли об истинном виде храма в конце XVII века.
Он и нынче хорош – со смешными раскосыми апсидами, с огромными карнизами над вторым этажом, с нелепыми круглыми окнами, с казённым остеклением верхнего барабана, с разными по ширине колонками между апсидами – он мил как воспоминание о том, чего нет.
Неужто только гульбища и нет?

ДЕДИНОВО
Троицкая церковь

На Оке, недалеко от Коломны стоит славное село Дединово. И начало его истории, и местоположение определили характер Дединова. По преданию, его основали в XV веке новгородцы, переселенные на Оку Иваном III. Возможно, поэтому две части села, разделённые речкой Ройкой, ещё не так давно назывались совершенно по-новгородски Верхним и Нижним концами. Новгородцы принесли с собой на тогдашний южный рубеж России не укрощённый даже Иваном III дух вольности и независимости и не покорежённые татарами русские традиции. Широкая своенравная Ока, давшая поселенцам пропитание, тоже внесла свою лепту в характер дединовцев. Вся жизнь села была связана с рекой – сначала как великокняжеской, потом царской рыболовецкой вотчины, позже, при царе Алексее Михайловиче – как царской верфи, где строился первый русский морской флот для плавания по единственному тогда южному морю, куда Россия имела выход – Каспийскому. Именно здесь был заложен знаменитый корабль «Орёл», сожжённый затем в Астрахани Разиным. Строительство судов продолжилось и при сыне Алексея Михайловича, Петре. Наконец, по Оке везли дединовцы на продажу дуб из окрестных лесов и сено с заливных лугов. Неземледельческие занятия дединовцев, их мобильность, их многолетняя, поколениями, вовлечённость в важные государственные предприятия давали им сознание собственной значимости, самобытности, создавали особый уклад жизни, более посадский, чем деревенский.



Уже в XVII век в нескольких приходах обоих концов Дединова, как в настоящем городе, были построены каменные церкви. (Сейчас из них живой осталась одна, Троицкая; ужас от вида невероятно прекрасной некогда церкви Рождества Богородицы с открытой галереей на столбах-«кувшинах», построенной в 80-е годы XVII века, не поддается описанию, но даже сквозь безжалостные разрушения проступают её дивные черты). Как в любом городе, а тем более, можно сказать, портовом, здесь гораздо быстрее и охотнее, чем в деревне, принимали всякие новшества, в том числе иноземные. Но при этом, в отличие от последующих веков, люди XVII века, беря понравившееся им из других земель, не собирались терять и не теряли себя, приспосабливая, прилаживая заимствования рядом, поверх родного, улучшая тем самым своё, а не заменяя его начисто на чужое. Ярчайший тому пример – Троицкая церковь в Нижнем конце. Она стоит на мысу, у впадения Ройки в Оку, не закрываемая от реки никакими строениями, как маяк для кораблей. С расстояния – это традиционная русская церковь, причём не рядовая, а истинная жемчужина нашего зодчества. Двусветный четверик храма завершается пирамидой кокошников, а из неё вырастают стройные, высокие барабаны, увенчанные луковицами пятиглавия. С севера к храму примыкает одноглавый придел, с запада – трапезная и высокая четырёхъярусная колокольня. Все части сооружения, казалось бы асимметричного, удивительно тонко уравновешивают друг друга, и общий силуэт храма поражает лёгкостью, даже какой-то воздушностью. И, как последний штрих гениального художника, венчают купола церкви, придела и колокольни изящные ажурные кованые кресты. Ну и куда же без XIX века – в 1808 г. к храму был прилеплен южный придел, исказивший замысел зодчего XVII века и эстетически ничем не компенсировавший своё появление.
Кресты мы видим, подойдя поближе, и одновременно взгляду открывается совершенно неожиданная, поразительная картина. Как если бы богатый дединовец одел свою жену или дочь, русскую красавицу, в модное европейское платье, церковь «одета» в чудесный, но совершенно не-русский, скорее, итальянский наряд. В такие родные кокошники вставлены итальянские «завитые» раковины. Углы храма оформлены полуколонками, но не собранными в привычные «пучки», а расставленными отдельными парами и с совершенно ордерными завершениями. Такие же ордерные колонки украшают окна. Наличники окон и киотов на северном и южном фасадах, порталы, основания колонок и полуколонок, части стен покрыты богатейшей, тонкой белокаменной резьбой. Колонки центрального портала обвивают виноградные лозы с сочными кистями ягод, в некоторых местах то ли держатся за лозы, то ли поддерживают их чьи-то руки. Ниже на колонне, рядом на стенах и выше, на фронтоне портала – изобилие плодов, цветов и листьев. Сверху на вас взирает шестикрылый серафим, похожий на залетевшего сюда пушистого голубя. В резьбе оконных наличников – те же цветы и лозы, а также ленты с кистями, завитки, бусы, вазончики и прочее, и прочее, и всё такое абсолютно, оглушительно и бесповоротно европейское, что в какой-то момент, уткнувшись носом в очередной портал или наличник, забываешь, а около какого, собственно, памятника ты находишься. О родине всё же напоминают «бахрома» балясинок по карнизу, каких-то очень «деревянных», да поясок поребрика чуть ниже, хотя и почти накрытый извилистой резной гирляндой.



Надо представить ещё, что кроме резьбы стены церкви снаружи были покрыты и многоцветной росписью с растительными мотивами (её остатки были обнаружены реставраторами). Раскрашены были и резные порталы, и раковины храма, и рельефы колокольни. На внутренней стороне откосов порталов даже были сделаны специальные медальоны, круглые и восьмиугольные, которые были заполнены живописью.
Как у всякого русского храма XVII века, у Троицкой церкви есть своя собственная «изюминка» – уникальный навес-козырёк, укрывающий северный вход в храм и одновременно соединяющий главный храм с приделом. Свод этого навеса вне храма опирается на единственную ногу – могучий гранёный столб, а пяты арок уходят в выгнутую стену апсиды придела и в стену четверика. Восточная арка сооружения украшена очень знакомой «гирькой».
Вот такой храм с секретом: смотришь издалека – дивной красоты русский храм, подойдёшь ближе – итальянская вилла, снова отойдёшь – опять шедевр русского самобытного зодчества.

ЛЫТКАРИНО
Никольская церковь

Всякая ярость да смирится перед признательностью. Мерзость запустения, окружающая храм, не должна мешать видеть и благодарить. Видеть маленький великий храм и благодарить бывших и нынешних его спасителей.
Церковь невзрачна только до тех пор, пока не задумаешься. Кто-то из рода бояр Милославских (родственников первой жены Алексея Михайловича Марии Ильиничны) построил её (и ещё одну похожую в селе Аннино) через несколько десятков лет после того, как патриарх Никон в 1652 г. запретил возведение островерхих храмов. Не все и не везде его послушались (особенно на севере), но уж под Москвой шатры точно сменились то на пятиглавые храмы, то на одноглавые типа “восьмерик на восьмерике на восьмерике на четверике на разных основаниях” (последние, если приглядеться, тоже были довольно-таки островерхими храмами).
Но вот тут, в Лыткарине, Милославские таки-поставили чистый шатёр, и даже усугубили его арочной звонницей заместо колокольни, чтобы всё было, как в старину (хотя вот тут-то как раз редкий случай, когда новейшая формула “восьмерик на четверике” полностью правильна: один восьмерик на одном четверике, под шатром есть и восьмигранник, и вытянутый куб).
Велено было строить так, а мы всё же построим по-своему, как считаем нужным: на том стоим и иначе – не можем.
Что-то чуяли они, Милославские, дурное в новых поветриях, и не только оттого, что их при дворе начали теснить родичи второй жены Алексея Михайловича, Натальи Кирилловны Нарышкиной, в целом всё стало не туда развиваться, не так делаться, как положено, и это чутьё они поворотили в церковное строительство.
Мало ли что не строили греки шатровых храмов, были времена, когда и Софийского собора в Царьграде не стояло, и другие, более ранние храмы не с неба попадали, всё делалось людьми, там – так, здесь – иначе, и вот мы, Милославские, будем ставить церкви так, как делали здесь при Великих государях Василии, Иване, Борисе, Михаиле и Филарете.
И это каменное протестующее дацзыбао уже четвёртое столетие напоминает: взгляд в прошлое не мешает двигаться в будущее, а делает это движение ровнее и прямее.

ФАУСТОВО
Соловецкая Зосимо-Савватиева пустынь

В июле 1677 г. подьячему Разрядного приказа (главного военного ведомства допетровской России) Василию Фефилатьеву были восполнены из казённых средств прогонные деньги на две подводы, которые он потратил «за ним великим государем (Федором Алексеевичем) в походе в Соловецкой пустыни», что на Москве реке в «Марчюках». «Походом» называлось тогда путешествие царя со свитой по подмосковным сёлам и монастырям. Упомянутый поход продолжался неделю, с 21 по 28 июня, и речь идёт, конечно, не о далёких северных Соловках, а о месте, которое называется теперь село Фаустово недалеко от села Марчюги, между Бронницами и Воскресенском, при впадении р. Отры в р. Москву.



Трудно сказать теперь, почему подмосковный монастырь получил такое название, но на то, что он был связан с Соловецким монастырем, указывает и посвящение одной из его церквей – Зосиме и Савватию, основателям Соловецкого монастыря, и то, что в самом конце XVII века обедневшая обитель была приписана к Соловецкому монастырю и числилась за ним до своего упразднения в 1764 г.
Расцвет же подмосковной Соловецкой пустыни приходится на правление царей Алексея Михайловича и Фёдора Алексеевича. По какой-то причине и отец и сын были особенно расположены к этой обители. В 1657 г. по указу Алексея Михайловича монастырь был перенесён на теперешнее своё место с низкого берега Москвы-реки после того, как строения были подмыты половодьем. Новое место принадлежало дворцовому ведомству, т. е. личному царскому хозяйству, и монастырь и в формальном, юридическом отношении оказался «взятым под крыло» московским государем. Возможно, помня, что Соловецкая пустынь «в Марчюках» пользовалась расположением отца, Фёдор Алексеевич тоже уделял ей особое внимание. Именно при нём здесь развернулось каменное строительство (которое вообще весьма поощрял этот государь), и сюда, как к «объекту государственной важности», были привлечены лучшие московские зодчие, в том числе из царских мастерских. Во всяком случае, иконы для иконостаса Троицкого собора были написаны царским изографом Симоном Ушаковым (к несчастью, этот великолепный пятиярусный резной иконостас, как и прочее убранство собора, утрачен). Но и то, что осталось, даёт богатую пищу воображению.



Когда вы тихими уютными проулками села Фаустова доберётесь до монастыря, вам придётся приложить усилие для того, чтобы «успокоить» взгляд на чём-то одном – соборе или церкви, а ещё вам покажется, что комплекс состоит не из двух, а из гораздо большего числа строений – так велико нагромождение крылец, лестниц, галерей, террас, этажей. Всё крупное, величественное, с размахом – сразу чувствуется, что строилось «на высшем уровне», царском.

Первый по ходу, справа – Троицкий собор. Собственно храма, четверика, почти не видно – только своей верхней частью и великолепным пятиглавием он возвышается над окружающими его апсидами и галереями. С востока к храму широкими неспешными ступенями поднимаются апсиды. Нижняя, сильно выдвинутая к востоку, приземистая – это алтарная часть тёплой церкви, устроенной в высоком подклете. Верхняя – три тесно сдвинутые высокие стройные башенки – принадлежит холодному храму второго этажа.
Сейчас гульбища окружают храм с двух сторон – западной и южной, и при подходе с востока храм имеет вид однорукого человека. Трудно вообразить, чтобы церковь построили без северного выхода. Это ещё одна загадка Фаустово: было ли всегда так или гульбище обнимало храм и с северной стороны, ведь подобная однобокость – совершенно исключительный случай для церковной архитектуры XVII века.

В надвратной церкви Зосимы и Савватия Соловецких около оставшегося ещё пока западного входа стоят колонки белого камня с винтовой резьбой – точно такие же, как в Бронницах, только здесь спирали закручены в одну сторону, а там – в разные. Гульбище пребывает в состоянии вечного ремонта, оставляющего по себе лишь варварские искажения облика храма в виде столбов из пустотелого кирпича, который пойдёт крошиться уже через год после установки.
В унынии каменной безжизненности и трухлявого тлена изразцы (и новая поливная черепица на главе) производят такое же впечатление, какое бывает от удара доской по голове. Вот этому – триста лет?! Это не модерн? Это разве не Врубель делал? Эти линии найдены не известными художниками рубежа XIX–XX веков, а простыми мастерами «ценинного дела» во второй половине XVII? Или, может быть, художники эпохи «ар нуво» полной ложкой черпали вдохновение из эпохи существенно более ранней?
Сколько же в ней силы, в этой эпохе?

ЗАВОРОВО
Троицкая церковь

Заворовская Троицкая церковь – рядовой сельский приходский храм второй половины XVII века. Все тот же «корабль» – двусветный четверик с апсидой, трапезная, шатровая колокольня, расположенные друг за другом с востока на запад (XIX век «обогатил» храм боковыми приделами, хотя, слава Богу, не тронул колокольню). Но в этой типичности, повторяемости нет ни капли мёртвого, бездушного штампа, идущего от лени, отсутствия живого воображения, от пренебрежения к людям. Это плод глубокой традиции, веками выверенной формы, вобравшей в себя и принесенное из Византии, переосмысленное на русский лад, и заимствованное из родного деревянного зодчества, народного плотницкого мастерства.
И конечно, каждый храм, вроде бы похожий на десятки других, непременно отмечен своими индивидуальными чертами, привнесёнными личностью зодчего. Заворовская церковь тоже особенная. Её строитель обладал изумительным чувством меры и тонким вкусом. В храме нет ничего лишнего, его линии просты и изящны, пропорции безупречны, отчего все сооружение делается стройным и легким. Необыкновенно хороша колокольня. Небольшой шатёр с двумя рядами слухов в треугольных очельях опирается на восьмигранник с вытянутыми арками. Верхи арок в виде чуть заостренных кокошников образуют воздушный венец. Звон поставлен на узкий четверик, который равен звону по высоте, но из-за своей массивности зрительно кажется более высоким. Всё это делает колокольню легкой и стройной. Не уступает ей и сам храм. Его пропорции столь же точно выверены (особенно если воображаемым ластиком стереть приделы). Классические стройность и благородство его линий подчеркивают единственная полукруглая пониженная апсида, «точёный» барабан с узкими щелевидными окнами, тонкий, невычурный декор, в котором гармонично сочетаются старинный рисунок и лёгкое веяние московского барокко.

УБОРЫ
Спасская церковь

Спасская церковь в Уборах лучше всего смотрится или с совсем близкого расстояния, так, чтобы «водить носом» по её камням, или с относительно дальнего, с другого берега пруда.
Издали ярче всего раскрывается её главное достоинство – необыкновенно красивый силуэт. Это церковь-королева – величественная и изысканно-благородная. По своей композиции храм принадлежит к древнерусским, ещё деревянным, церквям «иже под колоколы», где восьмерик стоит на четверике. Гений крепостного Якова Бухвостова сумел найти идеальные его пропорции, его «золотое сечение». При взгляде на храм создаётся представление, что он не сложен из кирпича, ярус за ярусом, а выточен, изваян из монолита, как скульптура. Именно это ощущение совершенной соразмерности заставляет людей любоваться храмом уже четвертую сотню лет.
Чем ближе вы подходите к храму, тем заметнее становится его декор. Он безусловно роскошен. Но красота его какая-то ремесленная, а обилие вычурных узоров производит беспокойное, назойливое впечатление. Мотивы и стилистика белокаменной резьбы кажутся холодными, чуждыми. Да, собственно, так оно и есть: весь внешний декор храма был выполнен специально приглашенными мастерами, которые старательно копировали барочные западноевропейские, главным образом голландские, орнаменты. Некоторые элементы этой резьбы сами по себе прелестны, и вот их-то и доставляет большое удовольствие разглядывать близко-близко. Это, например, милые серьезные личики ангелов на порталах, удивительно живые и изящные композиции на парапетах гульбища или, при входах на него, на столбиках с немного наивными кривоватыми резными навершиями.
А теперь давайте позовём какого-нибудь архитектора середины XIX века и поручим ему с запада пристроить, конечно же, трапезную пообширнее и колокольню, как ему заблагорассудится, а в тридцатые годы XX века не станем препятствовать окрестным жителям разворовывать для начала круговую паперть на камень для их сарайчиков.
То-то откроется сегодня нашим глазам истинная красота!
В этом ещё одна редкая особенность Спасской церкви – ей удалось доковылять сквозь века до нынешнего почти идеального (спасибо реставраторам) снаружи состояния без решительных попыток её поправить и привести к «нормальному», с точки зрения хозяев XVIII или XIX веков, виду.
«Это просто праздник какой-то».