ink (Все сообщения пользователя)

АРХИЕРЕЙСКИЙ ДОМ
Внутри стен


Спас на Сенях.
Эта церковь – главная серединка Архиерейского дома. Сегодня её толком можно увидеть только с воды, да и то одну верхнюю часть, нижняя укрыта стенами. Откуда ни смотри, он интересен и необычен, особенно внутри. Чтобы солею поднимали на несколько ступеней, лестницей, да ещё отгораживали арками от трапезной – нигде больше видеть не доводилось. В своём главном, но потаённом от первых взоров храме Иона Сысоевич довёл основную идею всех церквей Архи*ерей*ско*го дома до нового изобретения. Вспомним, что в католических храмах алтарь вовсе открыт, преграды нет, что священник на кафедре возвышается, но находится в том же помещении, что и прихожане. А тут – лестница, чтобы войти на гульбище, двери, чтобы войти в храм, арочная преграда к солее, а там, в глубине, ещё Царские врата в сплошном, как стена, иконостасе. Арки на солее и лестница к ней – ещё одна преграда, ещё одна ступень к возвышению, чем дальше и выше, тем труднее, тем меньшему числу людей удаётся дотуда добраться, тем таинственнее, важнее и величественнее становится вершина. Таинственно, очень красиво и убедительно. И, главное, авторитетно. Человек, бывший там, в алтаре, за арками солеи, за Царскими вратами, человек, знающий, как пресуществляется хлеб и вода – вот человек, которого надо слушать, он умеет помогать и направлять, а не обычный подверженный мирским соблазнам светский чиновник или воевода. Власть всегда таинственна и отдельна от публики, а публичность – это фикция, которую власть время от времени на себя надевает в трудные периоды. Иона Сысоевич понимал это так же, как патриарх Никон. Истинно верующий человек подчиниться светской власти может лишь из-под палки, насилием её. А внутри церкви он может только приближаться к таинствам, возвышаясь и подступаясь, преодолевая ступени и проникая сквозь преграды, просвещаясь стенной росписью и уповая на помощь тех, кто изображён на иконах. Интерьер храма – прекрасный и величественный апофеоз строительной и жизне*устро*итель*ной мысли ростовского митрополита. Но то внутри.
А снаружи – Спас на Сенях необъятен и непоместителен в голове. С севера, оттуда, где Воскресенская надвратная церковь, его почти не видно, с севера же, с площадки перед храмом, тоже видна при взгляде наверх только массивная махина, с юга, на несколько метров ниже, вообще заметна только его высота, с запада – ни входа, ни вида нет, там Белая палата, на востоке – трёхчастный алтарь. Углядеть его и ухватить никак не удаётся. То-то и жаль.
Массивный. Высокий. Стоит на основании (Сенях) XVI века. Спрятан от взгляда (кроме вида с воды), со всех сторон света – стены или здания. Только две особенности бросаются в глаза.
Первая – арочная лента очень низко расположена. Что в Ростове, что в Борисоглебском – в церквях над арочной лентой окон нет, в северной надвратной церкви в Борисоглебском и в церкви Спаса на Песках она задрана под самую крышу, в церкви Спаса на Торгу и Ивановской церкви в самом Архиерейском доме место под окна есть, да самих окон нет. Будителем мысли для авторов Спасского храма был, конечно, Успенский собор и Вознесенская церковь. В Успенском верхние окна тоже расположены над арочной лентой.

АРХИЕРЕЙСКИЙ ДОМ
По западной стене


Церковь Иоанна Богослова.
Тут требуется просто-таки напросто поэтический талант, чтобы под*сту*пить*ся к ней. Но в голову идёт только шаблонная пошлятина про “высокий подклет”, “плотно собранные в пучок главы”, “немыслимую высоту и нарядность убора”, “галерею, окружающую с трёх сторон”, “торжество симметрии и асимметрии”, “неровно поставленные фланкирующие башни”, ”непригодные для войны стены с переходами”, “царскую башенку, аналогичную той, что стоит в Московском Кремле рядом с Фроловскими воротами”.
Пересказывать музыку словами, даже и рифмованными, негоже. Она должна звучать вольно и сильно сама.
Если принять, что Ивановская церковь в Ишне всё-таки построена при Ионе, то есть в 1687 г., то утончённая возвышенность силуэтов – очень крепко роднящая обе ростовские Ивановские церкви, за городом и в Архиерейском доме, построенные почти одновременно.
Почему именно этот ученик Христа так часто шёл на ум Ионе Сысоевичу на склоне дней? “Во многая мудрости много печали”, Откровение Иоанново, надо полагать, было созвучно размышлениям уже немолодого человека. Оглядывая то, что он настроил за сорок почти лет, последнюю точку своей деятельности ростовский митрополит связал с Апокалипсисом, но до чего же светлой и весёлой оказалась эта точка, что снаружи, что изнутри. Конец света, четыре всадника, мор и глад у Иоанна – и строгое, элегантное торжество умной силы и красоты у Ионы.
А что может думать человек, бывший свидетелем неслыханного взлёта пат*ри*арха Никона при молодом Алексее Михайловиче, и очевидцем его низвержения в 1666 г. вселенскими патриархами, уже низложеными к моменту суда у себя на родине, расставшимися со своими кафедрами для испрошения милостыни у русского царя, человек, получивший известие о смерти Никона под Ярославлем, наслышанный о смутах при дворе двух царей при одной правящей царевне? Длящийся почти полвека из-за раскола церкви Конец света он, ростовский митрополит Иона Сысоевич победил, преодолел и превозмог, создав свой Дом. Никон и Аввакум израсходовали себя на войну, а он, бывший вице-патриарх (то есть местоблюститель) оставляет по себе пять построенных в Доме церквей, Красную и Белую палаты, стены, звонницу, целый, законченный, совершенный комплекс – как памятник себе, но не в виде изваяния человекоподобного, а в виде того, что служит людям, помогает им.

АРХИЕРЕЙСКИЙ ДОМ
По южной стене

Южная часть кремля представляет собой особый уголок. По совпадению или осознанно, но в этой, "теплой" уже по самому своему положению части сосредоточены и "теплые", домашние виды построек – жилые и хозяйственные. Своеобразным логическим переходом от "духовного" к "материальному" стала церковь Спаса на сенях, построенная в 1675 г., но в каких-то архаичных формах. Небольшая, вытянутая, завершенная восьмискатной кровлей и своеобразной небольшой главкой на барабане с "постаментом", она больше похожа на жилой дом, чем на церковь. В каком-то смысле это так и было, поскольку храм Спаса на сенях и был домовой церковью митрополита Ионы.
Примыкающие к церкви с запада строения обретают все более мирской характер. Это Белая палата – трапезная, которая, в отличие от помещений с таким названием в других церквях, использовалась по прямому назначению, в ней ели, правда, только высокие гости. С храмом Спаса на сенях трапезную соединяет Отдаточная палата, в которой, встречая или провожая этих знатных гостей, хозяин отдавал им честь – поклоны. Весь комплекс поднят на высоченный подклет, отрывающий его от земли, закрывающий от чужих, что еще более усиливает домашний, интимный характер этих сооружений.
Чем дальше на юг, тем более обыденными, мирскими по характеру и назначению становятся постройки. Поэтому не удивительно, что завернув за Самуилов корпус и пройдя по узкой улочке между ним и стеной, посетитель ощущает себя попавшим в самый настоящий средневековый город. Вот маленькая городская площадь, мощеная булыжником, с колодцем посередине. Она окружена тесно стоящими двухэтажными каменными домами. Поворот за угол – и от площади отходит узкая, такая же зажатая с двух сторон домами улица. Примерно посередине слева она прерывается широким, каким-то амбарным на вид проездом ворот. Над улицей, как венецианские мостики, перекинуты крытые галереи. Вид у этих строений очень жилой, домашний, здесь нет пышного декора публичных зданий – наличники окошек простые "избяные" треугольники, карнизы домов и галерей оформлены валиками, бегунками да поребриком, только "княжьи терема" расписаны "в шахмат". Собственно, это и была жилая часть митрополичьего двора – в Иерарших палатах до постройки Митрополичьих палат жили ростовские митрополиты, а потом разместились поварни, сушильни, кладовые, пирожные. "Княжьи терема" так и остались жилыми помещениями для многочисленного окружения митрополита.
Еще дальше на юг за кремлевской стеной раскинулся Митрополичий сад, обнесенный низенькой, "небоевой" оградой, которая очень контрастирует с мощью и неприступностью стен Дома. Деревья в саду сейчас еще очень маленькие, сад залит светом и кажется немного игрушечным. Зато ничто не закрывает вид на прелестную церковь Григория Богослова. Наличие ее в саду, за кремлевской стеной, как бы на выселках вызывает недоумение у посетителей кремля, объясняется же тем, что на месте сада в XIV-XVI вв. был Григорьевский затвор (монастырь), позднее упраздненный. Возможно для того, чтобы память о монастыре сохранилась, в 1670 г. Иона Сысоевич приказал построить на месте старой главной монастырской церкви новую, которую мы и видим теперь. Хоть и находясь за кремлевской стеной, церковь Григория Богослова сохраняет стилистическое единство с другими храмами Дома. Но то, что она стоит свободно, не стесненная соседними сооружениями, не укрытая высокими стенами, подчеркивает ее стройность, придает ей больше легкости, чем другим храмам.

АРХИЕРЕЙСКИЙ ДОМ
По восточной стене

Палаты XVI века и гостиница “Дом на погребах”, почти примыкающая к восточной стене, ведут от северных ворот к югу, туда, где разные хозяйственные помещения Дома.



Палаты примечательны своей древностью и следами-намёками на отсутствующие ныне сооружения. Массивная металлическая дверь в проёме, явно устроенном не в последние три века, и расположенная на “полувтором этаже”, заставляет предположить наличие верхнего перехода, вероятно, к Сеням, на которых стоит церковь Спаса, деревянного или каменного, судить трудно. Нельзя исключить, что над каменными палатами были и деревянные: в дереве жить теплее и здоровее, чем в камне, и люди XVII века очень бы удивились, узнав, что их не очень далёкие потомки обилие и преобладание деревянных построек в стране считают признаком бедности и неразвитости. По совести, конечно, камень долговечнее и крепче, но ведь и дороже, и восстанавливать его после пожаров куда труднее.






А если припомнить, что татары доходили с набегами до Великого Устюга, оставляя после себя пепелища, то задача восстановления выходит на первый план. Когда уберечься и спасти дома нельзя – надо быстро строить, тут-то дерево и пригождается. Жизненная катастрофа, каковой всегда является пожар, демпфируется сегодня страховкой, а в прошлые времена – дешевизной строительства или даровой помощью общины. Так что, рассуждая о бедности, надо держать в уме, что набеги татар совсем прикончились только при Екатерине II, а деревянные дома в миру выполняли парадоксальным образом ту же роль, что в наши дни с превеликим трудом и за приличные деньги исполняют страховые общества.
Полудеревянная гостиница “Дом на погребах” тоже напоминает об этом.

АРХИЕРЕЙСКИЙ ДОМ
По северной стене

Полотенце (деталь фрески над полом)
; Вход с герсами, дверьми и поворотами для обороны

Воскресенская надвратная церковь расположена прямо против Успенского собора, что придаёт особый смысл одному православному празднику.



Фото А.Г.Стройло
Фото А.Г.Стройло
Судный приказ



Справа от Судного приказа – основание Часозвони, надетой когда-то на более древнее здание

Главный из двунадесятых праздников в православии – Пасха. В Вербное воскресенье до Петра Алексеевича на Красной площади случался не просто крестный ход – был чин Шествия на осляти, когда самый главный человек во всей русской державе вёл под уздцы коня, на котором восседал в особом креслице (обеими ногами по одну сторону “осляти”) самый главный человек во всей русской церкви, митрополит или (начиная с Иова) патриарх. Вести под уздцы коня, на котором кто-то сидит – примерно то же самое, что открывать заднюю дверцу лимузина, доставившего до нужного места страшно важное лицо, не умеющее за важностью вершимых им дел даже шевельнуть правой рукой, чтобы выпрастаться из экипажа. Многим великим князьям и царям на протяжении по крайней мере двух столетий (XVI и XVII) доводилось хоть в этот день припомнить, что суд есть и над ними, и склонить выю пред тем, кто обозначал собою Царя Славы. Государь во время крестного хода превращался в коновода, оруженосца, самого что ни на есть рядового кнехта, годного только держать повод. Можно, конечно, и иначе взглянуть – ему досталось право быть коноводом аж у Самого! Но как ни взглядывай – светская власть прислуживает церковной, и всё тут.

Одигитриевская церковь, построена уже после Ионы Сысоевича
А раскрас "в шахмат", любимый в те времена, делает её немного похожей на Грановитую палату в Москве

Фото А.Г.Стройло



Пошловатая, конечно, фотография, все такие делают, ну и мы не удержались

В Московском кремле, игравшем, вероятно, роль образца для Ионы в его строительных планах, Успенский собор стоит в самой серединке, на главном месте, внутри кремлёвских стен. В Ростове Успенский собор при Ионе остался вне стен.
Крестные ходы в Вербное воскресенье случались при Ионе Сысоевиче и в Ростове. Государя под рукой не было, но суть, символика и память – те же. Новопостроенная Ионой Сысоевичем звонница с церковью Входа Господня во Иерусалим по отношению к северным Святым воротам с Воскресенской церковью расположена примерно также, как и Входоиерусалимский придел Покровского собора, что на Рву, по отношению к Фроловской (Спасской, Иерусалимской) башне Московского кремля, что давно уже было замечено историками. Что там, что там – из ворот вышли, чуть правее взяли – и вот он, вход во Иерусалим, службу отслужили, теперь – в главный храм, в Успенский. Тут начинается разница. В Москве – надо вернуться в стены светской резиденции, за которыми стоит главная церковь Руси, в Ростове – надо пройти несколько десятков метров безо всяких светских стен, чтобы попасть в такой же Успенский собор. В Москве главное – внутри светского кремля; в Ростове главное – вне Архиерейского дома. Москва – прячет, Ростов – показывает. И ведь и по сей день так (не в упрёк нынешним Музеям Кремля будь сказано).
В результате главное событие православного года в Ростове оказалось иным, чем в Москве. Ото входа во Иерусалим до Успения Богородицы в Рос*то*ве XVII века куда ближе, чем в Москве, и без всяких преград. И праздник Вос*кресения Христова можно отмечать в Воскресенском входном надвратном храме. Крепость не прячет в себе святыню, а служит ей – неподалёку, церковь не сокрыта стенами, а открыта всем; оттого так смешно и нелепо выглядит более поздняя стенка, вроде бы продолжающая стены Дома, но убогая и мыслью, и высотой, и рисунком, и ненужностью своего присутствия вокруг Успенского собора. “Придите – не плачите – время рыданий преста”. А как же придти – стенка-то стоит, калиточки узкие, решётки крепкие, да и ждут ли нас там, раз так хорошо в XVIII веке отгородились? Оба века – XVIII и первая половина XIX – ничего не поняли, даже не попробовали понять в мысли Ионы (про XX и XXI века уж и говорить не приходится), что-то подкрашивали, что-то огораживали, что-то в изумлении пытались спасти, потом во второй половине XX-го после урагана 1953 года новые люди со многим старанием и умением спасали и консервировали то, что им досталось в наследство.
И никто не подумал – как же так, в каком-то ничтожном, презираемом, приказном, совершенно непросвещённом XVII веке были построены никем не превзойдённые здания, спаянные в одно целое мыслью создателя? Образ века, сидящий в головах людей, вопиюще противоречит образу Архиерейского дома: столетие, начавшееся Смутой и законченное Хованщиной, вместившее в себя бунты и закрепощение крестьян, раскол и воссоединение с Украиной, символ и знак отсталости и убогости государственного быта, с одной стороны – и ионинский стиль от Ростова до Углича и Мологи, – с другой. Стиль, не просто свидетельствующий, а буквально кричащий о процветании, богатстве, силе, об умении видеть и создавать красоту. Такие здания не могут быть созданы несчастными забитыми людьми: даже те, кто сегодня следит за зданиями и реставрирует их, в один голос скажут – ни урядник, ни приказчик, ни прораб или бригадир, ни самый разначальник из начальников не уследят за халтурой, если исполнители не будут преисполнены понимания того, в чём они участвуют; чтобы так построить, надо хотеть так построить на всех уровнях, включая самый низший, до подмастерья и подносчика кирпичей, даже они не могут быть несчастными, забитыми и угнетёнными – иначе не получится ощущение праздника, охватывающее всякого, кто входил и входит в Архиерейский дом. Рассуждение умозрительное, но кто запретит уму видеть? И опровергнуть его не так легко, даже если найти тысячу документов о наказании плетьми нерадивого работника, о жестоком обращении с тем или иными, о бедности крестьянина и богатстве митрополита: мир, покой и счастье прямо сочатся из каждого кирпичного шва Дома, водопадом обрушиваясь на всякого входящего. Если нам доступны такие переживания, то почему мы полагаем возможным отказывать не очень далёким предкам в праве переживать то же самое? Чай, они не дурее нас.
Некоторые (те, кто строил) – так уж точно.

[FILE ID=9084]





Хотелось бы посмотреть на человека, сколь угодно богатого, вознамерившегося сегодня пойти по стопам Ионы! Выйдет непременно конфуз. Тогда они знали что-то такое, чего нам не дано. Пытаться назвать это “что-то”, или описать его – напрасный труд, можно только постараться пробудить чувства, поделиться впечатлениями, а главное – не ухватывается, как ни разглядывай высоченное гульбище Воскресенской церкви, её весёлый северный фасад или светло-солнечные фрески внутри.
Значит, главное – впереди.

Блудница, надо полагать, из пригорода Вавилона. А может, и из самого Вавилона

Небольшие и неважные коррективы.
Колокольня была на пять метров ниже Ивановской, а взорвали её в 41-м наши.
Пока она стояла, было уникальное соотношение высоты к площади основания – 10:!, ко времени достройки в XVII веке первые ярусы немного накренились, и новые, вертикальные ярусы ставили прямо на кривоватые.

Это очень верно, центр сместился, Пётр I даже сподобился запретить каменное строительство по всей России ради С.-Петербурга и окрестностей. Получилось исключительно, город действительно краше многих европейских столиц и провинциальных центров. Но всё-таки он – "жаба в манжетах", всё замечательно, но – неотсюда. Античный портик хорош в Греции, Италии и Испании; уже в Германии и Франции потребовалось нечто иное, породившее романику и готику. А в России и аттику, и портику, и балкону, и даже эркеру – холодно. Коринфский и ионический ордеры смешны не только при деревенском деревянном особняке XIX века, но и при советском Дворце культуры эпохи "репрессанса". Модерн и лучшие советские архитекторы вбирали больше отсюда, чем оттуда: здания ГУМа и Исторического музея, некоторые станции метро, вокзалы неуловимо наследуют архитектуре XVI–XVII веков – и тем хороши.
И всё-таки главное отличие от XVIII и XIX веков в том, что архитектура XVII века – лучше, как ни странно это звучит.

Понимаю, что текст отдельно от картинок воспринимается худо, но поправить уже не могу – закрыты возможности редактирования.
Однако же отзовитесь, черкните пару строк – не верю, что ничего нового здесь Вы не нашли.
Текст на Златоверхом теремке разве кто-то читал?
Отчего на Патриарших палатах и церкви Двунадесяти апостолов на православном кресте – семь ветвей, а не восемь?
И вообще, если есть вопросы, отчего бы их не задать?

Здорово, правильно.

Поедете ещё – снимайте больше, подробнее, любопытнее.

Первое, над чем задумывается человек, увидевший Архиерейский дом – деликатность строителя. Успенский собор начала XVI века не обстроен новыми стенами при Ионе Сысоевиче, а оставлен на воле, отдельно стоящим. Он не включил древнюю (полуторавековой давности) постройку в “свой” Дом, хотя возможность такая у него, конечно, была, но начал рядом. То – моё, то – не моё. Своё получилось изрядно. За вторую половину XVII века, всего за пятьдесят лет сотворено чудо.




Знаменитые монастыри и кремли по всей России создавались веками, наслаивая один стиль на другой, а тут – раз, и готово.
Почему Иона Сысоевич не устроил на этом месте монастырь? Всем своим видом и устройством Архиерейский дом напоминает и монастырь, и кремль, Ростовским кремлём его частенько и именуют: стены, церкви, палаты, крыльца, все признаки монастыря есть, а монастыря нет! И кремля нет! Потому что и монастырь, и даже кремль – меньше того, о чем думал Иона Сысоевич: он претворил в жизнь в Ростове то, что не удалось сделать во всей России патриарху Никону. Иона пытался устраивать жизнь почти всех близживущих людей. Митрополит, а не князь, воевода, наместник, начальник, губернатор, предрайисполкома или секретарь районного комитета партии (неважно, какой). Архиерейский дом был не только религиозным, но и административно-политическим центром Ростовской епархии. На протяжении XV, XVI и XVII веков церковь исполняла роль “народного заступника”, то есть подменяла собой несуществующее народное представительство. Как только Никон попытался придать этому “заступничеству” институциональные формы, его не без труда при помощи фальшивых вселенских патриархов убрали в Ферапонтов монастырь на Вологодчине. А Ионе, даже после его катастрофической промашки в Успенском соборе (когда он подошёл под благословение к неожиданно вернувшемуся с Истры Никону), позволили вернуться на ростовскую кафедру и продолжить строительство. Даже государю стало страшно: и патриарха сгнобил без прощения от него, и местоблюстителя – тоже, что ли, придётся? Не слишком ли на один, даже и государев ум? Да пусть ковыряется в своей епархии, Россия – большая. Вот он и нахозяйничал, Иона свет Сысоевич, и так, что мир и не видывал такого хозяйничанья – один человек стал эпохой. И от кого проку потомкам больше – от Ионы или от Никона – ещё пока неизвестно.




Если от Фомы Мора (тоже, кстати сказать, особы духовного звания) остался лишь текст знаменитой “Утопии”, то Иона оставил после себя “Топию”: он создал “топос”, место, знаменитое не меньше, чем произведение Мора. В этой “Топии” не только мысль о том, как надо было бы жить, но и проба, попытка, реализация мысли, обратившейся в каменные формы церквей, стен, колоколен, крылец, жилых палат, судного приказа, башенных часов с боем, пивоварен и “пирожных” палат. Мор мечтал, Иона делал. “Утопию” читаем, “Топию” видим. У Мора – то, чего нет, у Ионы – то, что есть.

Фото А.Г.Стройло
Фото А.Г.Стройло

Никон строил Новый Иерусалим, Иона – Архиерейский дом. Имеющий глаза – пусть сравнит, ведь начинали они почти одновременно, в середине пятидесятых годов, и думали тогда, видимо, в унисон, об одном.
Странно звучит – думали об одном. Откуда ж кто знает, о чём они думали? И кто был умнее, а кто – глупее? И что у кого лучше получилось, а у кого хуже? Нет, не станемте сравнивать, просто поглядим. Есть ведь на что.