ink (Все сообщения пользователя)

Коля Ганчурин и его нынешняя супруга – из тех, на ком стоит земля (тьфу, какая пошлость, но иначе говорить не хочется). Ехать к ним надо с циничной целью – поживиться тем, что у них судьба ещё не успела отнять. "Природа-мать, когда б таких людей ты иногда не посылала миру – заглохла б нива жизни".






Есть у жены соответствующее образование, или нет – неизвестно, но работает она летом экскурсоводом в Ферапонтовом монастыре (зимой к фрескам Дионисия не пускают – чтобы не дышали на них влагой). Да и неважно, есть или нет – если бы не она, мы, наверное, так бы не разглядели фреску Николы-Угодника, её глаза и слова подняли нам веки, и действительно, как она говорила, только перед ним можно стоять очень долго, встречаясь с ним взглядом, почти разговария, обратить на себя его печаль и понимание, и испытать вместе с ним боль, сострадание и облегчение, и согласиться, да, всё ужасно, но вот он же старается, и у него получается, по себе чувствую, что получается. Когда рассказывала, она почти плакала – не по-бабьи, не по-актёрски, не для нас – она чувствовала Дионисия, как не всякому искусствоведу дано, и умела поделиться своим знанием и чувством.





Про роспись Дионисия рассказывать точно нельзя. Во-первых, потому что для рассказа словами надо обладать той же мерой таланта, что и сам Дионисий и его сыновья, всё остальное – пачкотня и тявканье Моськи на слона. Во-вторых, после книги ныне покойного художника Ю.Холдина "Сквозь пелену пяти веков" – совершенно ясно, что лучше сделать нельзя. И ехать в Ферапонтово, не держа в руках этой книги – нельзя, нет смысла. Просто так, наскоком, тут ничего не возьмёшь, ничего не поймёшь. А когда он есть – глупо его не использовать, так же, как глупо пользоваться бороной-суковаткой для возделывания земли, если есть трактор и комбайн.






Впрочем, всё это так, краснобайство. Сами-то мы ехали без книги Ю.Холдина, и знать о ней ничего не знали, и ничего, как-то сдюжили.







И всё-таки про фрески говорить не станем. После их нового открытия на рубеже XIX–XX веков, после чуда их сохранения при полном небрежении от войны до войны и позже, после чуда их реставрации под руководством С.С.Подъяпольского в течение нескольких десятилетий никакие слова не годны. Надо видеть, и очень хорошо, если перед тем уже было хоть поверхностное знакомство с творчеством, скажем, да Винчи, Микеланджело, Рафаэля, Тинторетто. Хорошо, если уже знакомы раскопки в Помпеях и Геркулануме, если Джоконда уже превращала зрителя на часы в соляной столп. Здесь, в Ферапонтово у Дионисия – такая же, как сказал бы математик, "по модулю", бездонная поднебесная гениальность. Нельзя сказать, что он такой же, или лучше, или хуже, чем Леонардо. Но когда бы им всем довелось сесть за одним столом, уже видевши творения друг друга, они бы говорили как равные.



Немного смешно, конечно, что про Леонардо знают миллиарды, а про Дионисия – только мы да бабка Анисья. Но с этим, видимо, ничего не поделаешь, можно лишь попробовать понять, почему так.
Дионисий известен тысячам художников, реставраторов, архитекторов, искусствоведов, историков искусства и историков. Они извели тонны бумаги на монографии, альбомы, сборники статей и наконец договорились, что его фрески – это хорошо. Дальше них это знание никуда не пошло, оно герметично, потому что никому не нужно, нет потребителя, поедателя знаний. Дело не в особенной невосприимчивости народонаселения России к прекрасному, отнюдь нет. Несколько обстоятельств вот уже триста лет работают синхронно в одном направлении: объяснить нищему прелесть обводов крещатого свода и конхи, звонкость нервюры и элегантность контрфорса затруднительно, потому что он всё время хочет разбить очки тому, кто объясняет; тому, кто объясняет, в тысячу раз интереснее понять всё самому, чем растолковывать другому, а переводчиков, учителей, краеведов, популяризаторов нет, потому что они сами нищие, как церковные крысы; знатоки оказались в межеумочном положении – хоть вниз гляди, хоть вверх, хоть в народ, хоть во властные элиты, кругом одинаковые потёмки – только у одного в кармане рубль, а у другого – миллион; разница между гиперсуперолигархом и его дворником – не в качестве человека, а в количестве денег.
Можно себе вообразить, что в середине XIX века ростовский Архиерейский дом собирались продать на кирпич за сорок тысяч рублей, и не продали только потому, что не собрали сумму? Можно себе вообразить, что фрески XII века из переславского Преображенского собора просто сняли со стен и положили в канаву? Можно себе вообразить, что в 30-е годы Казанский собор на Красной площади сначала отреставрировали, а потом взорвали?
Легко.
После Софьи Алексеевны Романовой взаимное презрение, страх, отчуждение и ненависть народа и власти, народа и "элиты" росли не по дням, а по часам, и продолжают расти сегодня, обгоняя все остальные чувства и чудесным образом сравнивая различия между якобы лучшими и якобы худшими. Продавцу верхней одежды Дионисий так же чужд, как Президенту России, поэтому Леонардо всегда будет бежать впереди, а Дионисий плестись позади – и то только усилиями знатоков, обороняющих герметичность своего знания.
Странным образом началась эта глупая петрушка раньше Софьи Алексеевны, и Ферапонтов монастырь имеет к этой многовековой несуразице прямое отношение. Тут провёл последние годы жизни патриарх Никон, самая интересная – по определению В.О.Ключевского – личность в русской истории XVII века.
Никон – в некотором смысле Ленин XVII века. Оба когда-то решили, что на самом деле знают, как надо устраивать жизнь всей страны, и взялись, засучив рукава и придушив в себе жалость. Оба добились успехов и получили власть. Обоих подшибли на взлёте, когда они, казалось, уже схватили Бога за бороду, и оставалась самая малость. Оба доживали последние годы в изоляции от тех, кто подхватил выпавшее из рук знамя и лучше автора претворял в жизнь его идеи: Никона подвинул Алексей Михайлович, Ильича – Металлический Иосиф.
Но главное – схожими были основные идеи. Никон устраивал жизнь страны через перетягивание властного одеяла поближе к церкви, потому что она хорошая и заботится о пастве, чтобы овнам в стаде стало хорошо, надо поукоротить волю, склонить выю перед заведомо добродетельным пастухом с дрыном. Ильич устраивал жизнь страны через перетягивание властного одеяла поближе к партии, потому что она научно-коммунистическая и заботится о сирых и убогих, которым станет хорошо, если диктатура партии поукоротит волю несогласных и заставит склонить выю перед заведомо добродетельным пастухом с дрыном. Церковь со своим учением, партия – со своим – управлялись именно с волей. Результаты получились не тождественны, но конгруэнтны. Крепостное право в исполнении уже Алексея Михайловича повторилось в колхозном строе, коммунистический феодализм прошёлся по стране катком не хуже, чем государь Пётр Алексеевич.
Так что съездить в Ферапонтово – всё равно что заглянуть в Горки. И там, и там – похороны воли.
Посередине озера Никон насыпал остров, на нём поставил памятный деревянный крест. Совсем недавно его попробовала восстановить группа энтузиастов во главе с И.А.Кузьминым и В.Ю.Яковлевым. Новый крест постоял-постоял, да и рухнул, как прежний.

Можно об этом писать, или нельзя – не знаю.



Многие из тех, кто там был, не одобрят моё намерение чуточку, краешком коснуться ферапонтовской темы. Уверен, что они просто не хотели бы увеличения числа посетителей, чтобы не разрушить плохо поддающееся описанию ощущение, возникающее при отъезде после трёхдневного или недельного пребывания в этих местах. Вроде бы и нет ничего особенного, скуповатая на краски природа, скорее плоский ландшафт, полное отсутствие того, что можно было бы назвать развлечениями в городском понимании, ну, памятники там разные, архитектура всякая, дороги на удивление приличного качества. Приехать можно, но смысл поездки – неочевиден, если не сказать прямо – туманен. Где-нибудь на Псёле (Псле?) или на Дону под Богучаром летние вечера так же тихи и просторны. Здесь людей меньше, не мельтешат. Не считая морей водки, телевизора, электричества и автомобилей, жизнь такая же, как сто или триста лет назад – может быть, это сюда и манит, общественные роли и маски, приросшие к лицам двадцать или десять лет назад, подсыхают и отшелушиваются к исходу второго дня – вот что есть за душой – с тем и ходи, гуляй, смотри, что уловишь – твоё, уже не отнимешь, что прозевал – всё равно хоть краешком, а в душе осталось. И вот эти краешки по дороге домой друг об друга стукаются, беспокоятся, даже разговаривать не хочется.




Ехать туда на один день проку нет, лучше какой-нибудь фильм посмотреть, или по сайтам порыскать. За один день нельзя успеть сделать главное, из-за чего вообще человек трогается с места – познакомиться и спокойно поговорить с людьми, найти их и подышать одним воздухом. Тут должно быть везение. Найти ночлег заранее – не хитрость, везение в том, чтобы получилось равновесие в отношениях с хозяевами: и вы их не купили за не очень большие деньги, и они вас не обязаны любить и облизывать.
Когда мы впервые увидели будущего нашего хозяина у порога ферапонтовского сельпо, сердце не стало предвещать ничего хорошего, эмпатия в глубинах сознания перевернулась с боку на бок и захрапела дальше, дружелюбная улыбка была вежливо сконструирована при помощи мимической мускулатуры лица благодаря многолетней тренировке и давней привычке лицемерить на всякий случай.

Так вымощено крыльцо у сельпо. Вероятнее всего, эти металлические плиты вынесены в своё время из монастыря

Его звали Николай (отчестворек) Ганчурин, костюм неброский, морщины глубокие, приветливость профессиональная и сдержанная, автомобиль не то фиолетовый, не то коричневый, но хороший, с дорожным просветом – не нашему чета, сантиметров восемнадцать, потому что Жигули. Те два километра, что ехали от магазина до его усадьбы, бодрости духа не прибавили, можно даже сказать, что губы кривились в бодряческой улыбке, которую хорошо, что он не видел, так как ехал впереди. Чтобы попасть в усадьбу, надо было взобраться на горку высотой метров пять по сырой колее, по виду скорее тракторной, чем автомобильной. Коля (так он велел себя называть, хотя четыре десятка ему миновало лет пять, а то и десять назад) вспорхнул на неё, как воробышек, ну и мы за ним с третьей попытки тоже довольно-таки молодцевато воздвиглись на пригорок, где и была назначена парковка прямо во дворе, в восьми с половиной метрах от конуры с собакой на цепи, которая показалась слишком тонкой, старой, ненадёжной и какой-то даже провоцирующей. Все её попытки наладить с нами контакт кончились ничем, потому что эта добрейшая (как позже выяснилось) душа пряталась в теле исчадия адова с пастью, в которую легко могла бы поместиться и детская, и взрослая голова.


Коля с семьёй жил в старом доме.



А новый сдавал гостям.





Дом был чуточку недоделан во втором этаже, но первый был для жилья не то что пригоден, – роскошен.
Роскошь эта не имеет ничего общего с тем, что принято считать шикарным жильём последние лет триста. Дом строился "для себя", точнее, для взрослого сына, недавно погибшего, со всем умением и тщательностью. Отапливается печью, которая в длину имеет метра четыре, пожалуй, за счёт нескольких каналов забирает всю теплотворность дров, держит температуру больше суток, а поленьев на разогрев требуется штук шесть. Стены бревенчатые, полы не крашенные, а выскобленные после фугования и сплачивания (без единой щёлочки). Бывают полы каменные, железные, с линолеумом и ламинатом, паркетные и покрытые маслом и ещё какие-нибудь. Это не полы, а туфта, или, как писал А.Солженицын, "тухта". Вот у Ганчурина – полы. Такие полы воспринимаются и запоминаются тактильно, методом пальпации, почти "органолептически", босой ногой; ходьба по ним – гимн чувственности и чистоты, как прикосновение щекой к пятке двухмесячного младенца. Они такие девственные, голенькие и невинные, что страшно оступиться и сойти с проложенных самодельных тряпочных дорожек.
Окна показывают такие картины, за которыми люди в музеи ходят. Тут тебе и "Над вечным покоем" Левитана, и Ге, и Куинджи, и Саврасов, и даже немножко Суриков.






Глазное и тактильное пиршество можно усугубить совсем уж разнузданным удовольствием, удовольствием в кубе, производной второго порядка от удовольствия, блаженством почти райским, требующим шестичасовой подготовки и длящимся часами, потому что нет сил его прервать, универсальным, синтетическим, всеобъемлющим и безграничным наслаждением, изощрённой сладкой пыткой, негой, доводящей до изнеможения, счастьем безмысленных мгновений, вакханалией телесной радости.



Это баня по-чёрному с веником на берегу озера, так, чтобы туда и обратно, в воду и в баню – раз восемь. В римских и турецких банях бывать не доводилось, финская и русская всегда нравились, но по-чёрному и именно у озера – это верхняя точка, квинтэссенция, контрапункт, это Майя Плисецкая в балете и Мария Каллас в опере, лучше, выше, тоньше быть не может.
Никакие современные помывочные ухищрения этой бане в подмётки не годятся, они не про то, они только снимают налипшую дрянь с тела, – а баня его правит, и заодно, почему-то оказывается, и в мозгах просветление наступает, даже характер мягчеет и доброте становится легче пробираться изнутри наружу, к людям.
И потом чаю – и на боковую.
И кто скажет, что это не роскошь – жалкая ничтожная личность, погрязшая в пучине греха и разврата.

Нет вопросов. Значит, скучно. Значит, надо убивать тему.

Никольский монастырь
пребывает в состоянии, близком к процветанию.



Причина – новопостроенный Никольский храм. Его много и изощрённо ругали в местной и центральной прессе, возмущались новостилем, невесть откуда взявшимся, бесцеремонностью ктитора, неучтивостью по отношению к реставраторам и безразличным отношением ко мнению толпы. Но получилось-то хорошо.



И собор, и звонница не имеют хронологической привязки по стилю, нельзя сказать, что они построены «в стиле XVI или XVII веков», но у них есть два неоспоримых достоинства: они непохожи на церкви XVIII века, они непохожи на церкви XIX века, даже ложно-русский стиль середины–конца XIX века в них не усматривается, и уже тем хороши. Ни барокко, ни ампир, ни классицизм тоже рядом не ночевали; как ни неожиданно это звучит, ближе всего стоит Возрождение, без сомнения, храм несёт в себе именно ренессансные черты в том смысле, в котором о них говорил Д.С. Лихачёв применительно к архитектуре XVI–XVII веков.




Окружающие собор здания отменно выкрашены и приведены в порядок, но рядом с ним бледнеют не только из-за относительно скромных размеров – они маловыразительны, в них мало архитектурной мысли, регулярность и симметрия незаметно вытеснили эстетику, а Никольский собор красив. Архитектурный эрудит может и к нему предъявить немало претензий, так на то он и эрудит, что-нибудь про «общий суховатый силуэт», «плоскости под барабанами при явном стремлении к выделению закомар», «худосочный аркатурный пояс и очевидную диспропорциональность прясел стен – да ещё при таких-то лопатках».



А обычному потребителю архитектуры он ласкает взор уже тем, что в нём парадоксальным образом сочетаются эклектика и монизм, новые технологии производства и старые обводы, ионинское стремление ввысь и лаконизм. Если на линии времени поставить Спасо-Преображенский собор, церковь Сорока мучеников Севастийских и Никольский храм, то последний обликом своим окажется всё-таки ближе к первому, вопреки хронологии – и это самое замечательное. Он ренессансный в двух смыслах слова: и стилистически, и содержательно, путь к возрождению нащупан, и первый шаг сделан, не по-эпигонски, а аутентично, по-нашему.

Горицкий монастырь

Фото С.М.Прокудина-Горского

Признаться по совести, Горицкий монастырь редкостно обманчив. Известность его Музея велика, храмы скромны, несмотря на циклопические размеры, колокольня на диво неуклюжа, единственное, на чём глаз отдыхает – северо-восточный угол, что снаружи, что изнутри. Но стараниями основателя и хранителей музея в нём собраны шедевры, которым должны завидовать Третьяковка и Лувр, Русский и Британский музеи.



Главная, фундаментальная несуразица – коли кресты на главах стоят, должна быть служба, это же церкви. Тут мы возвращаемся к вопросу о количестве церквей в маленьком Переславле. Снова обрекать на нищенство приходских священников – непонятно, зачем.



Музею нужно новое дыхание, и для этого нового дыхания ничего не надо менять – просто сотрудники должны перестать относиться к своим сокровищам как к драгоценным каменьям в деревенском захолустье: "Ну да, мы вот тут – такие, как есть, зато у нас вон что есть – ого-го какое!". Сделать суперроскошный каталог с совершенно научными, но доступными разумению обычного человека описаниями, – и отправить выездную выставку сначала в Пушкинский музей, потом в Русский музей, потом потом в Лувр и к Гугенхайму. Сколько челюстей об землю разобьётся! Это что же, вы вот этим всем владеете – и к вам не везут свои деньги миллионы туристов со всего мира? Чтобы хоть одним глазком глянуть? Денег нет ни на каталог, ни на страховку, ни на выставку? Так позовите Нормана Фостера, как Ирина Александровна Антонова в Пушкинском, или здешнего какого ухаря, пусть поставит в Горицах какую-нибудь стеклянную пирамиду, как во дворе Лувра, и деньги лопатой придётся отгребать, той же лопатой отбиваясь от толп туристов.

Словом, kurz und gut, здравствуйте, Нью-Васюки.

Остап Ибрагимович – прелестное литературное дитя, он так всех напугал циничной оборотистостью, что мы совсем перестали шевелить мозгами, закоснев в гордом понимании, что всё равно ничего не получится и интеллигентно обмахивая пыль с экспонатов, которые никто не видит.




Но всё-таки, если смотреть глазами, а не затылком:
тёплая вода в мелком озере обязана служить детским и семейным курортом для сотен тысяч;
памятники – это аттракцион в прямом и первом, переводном смысле слова – то, что привлекает, в этом смысле с Переславлем мало что может сравниться;
на пустой Александровой горе – построить основанную на документальной достоверности деревянную крепость с ночлегом, подъездом, развлечениями и обучениями – только она одна станет денежным насосом;
сами переславцы, если их спросить, напридумают ещё триста двадцать девять вариантов стремительного развития города.

Почему же так не происходит?
"Мы, русские, ленивы и нелюбопытны"

61
Лишь надобно народу,
Которому вы мать,
Скорее дать свободу,
Скорей свободу дать».
62
«Messieurs, — им возразила
Она, — vous me comblez»— вы победили"
И тотчас прикрепила
Украинцев к земле.
63
За ней царить стал Павел,
Мальтийский кавалер,
Но не совсем он правил
На рыцарский манер.
64
Царь Александр Первый
Настал ему взамен,
В нем слабы были нервы,
Но был он джентльмен.
65
Когда на нас в азарте
Стотысячную рать
Надвинул Бонапарте,
Он начал отступать.
66
Казалося, ну, ниже
Нельзя сидеть в дыре,
Ан глядь: уж мы в Париже,
С Louis le Désiré.
67
В то время очень сильно
Расцвел России цвет,
Земля была обильна,
Порядка ж нет как нет.
68
Последнее сказанье
Я б написал мое,
Но чаю наказанье,
Боюсь monsieur Velliot.
69
Ходить бывает склизко
По камешкам иным,
Итак, о том, что близко,
Мы лучше умолчим.
70
Оставим лучше троны,
К министрам перейдем.
Но что я слышу? стоны,
И крики, и содом!
71
Что вижу я! Лишь в сказках
Мы зрим такой наряд;
На маленьких салазках
Министры все катят.
72
С горы со криком громким
In corpore, сполна,
Скользя, свои к потомкам
Уносят имена.
73
Се Норов, се Путятин,
Се Панин, се Метлин,
Се Брок, а се Замятин,
Се Корф, се Головнин.
74
Их много, очень много,
Припомнить всех нельзя,
И вниз одной дорогой
Летят они, скользя.
75
Я грешен: летописный
Я позабыл свой слог;
Картине живописной
Противостать не мог.
76
Лиризм, на всё способный,
Знать, у меня в крови;
О Нестор преподобный,
Меня ты вдохнови.
77
Поуспокой мне совесть,
Мое усердье зря,
И дай мою мне повесть
Окончить не хитря.
78
Итак, начавши снова,
Столбец кончаю свой
От рождества Христова
В год шестьдесят восьмой.
79
Увидя, что всё хуже
Идут у нас дела,
Зело изрядна мужа
Господь нам ниспосла.
80
На утешенье наше
Нам, аки свет зари,
Свой лик яви Тимашев —
Порядок водвори.
81
Что аз же многогрешный
На бренных сих листах
Не дописах поспешно
Или переписах,
82
То, спереди и сзади
Читая во все дни,
Исправи правды ради,
Писанья ж не кляни.
83
Составил от былинок
Рассказ немудрый сей
Худый смиренный инок,
Раб божий Алексей.



1868
____________________



Увидя, что всё хуже
Идут у нас дела,
Зело изрядна мужа
Господь нам ниспосла.

– это не в 2012-м, а в 1868-м, и к итогам выборов не имеет никакого отношения, так, "музыкой навеяло"...

Константиныч – зверь,

а Иосифо-Волоцкий – в общем, про то же самое, "порядка-де, вишь, нет", а такое чудо чудесное отчебучили.

Трудно, даже невозможно удержаться от приведения на память ещё одного стихотворения:

А.К. Толстой. История государства Российского от Гостомысла до Тимашева

Вся земля наша велика и
обильна, а наряда в ней нет.

ПВЛ

1
Послушайте, ребята,
Что вам расскажет дед.
Земля наша богата,
Порядка в ней лишь нет.
2
А эту правду, детки,
За тысячу уж лет
Смекнули наши предки:
Порядка-де, вишь, нет.
3
И стали все под стягом,
И молвят: «Как нам быть?
Давай пошлем к варягам:
Пускай придут княжить.
4
Ведь немцы тороваты,
Им ведом мрак и свет,
Земля ж у нас богата,
Порядка в ней лишь нет».
5
Посланцы скорым шагом
Отправились туда
И говорят варягам:
«Придите, господа!
6
Мы вам отсыплем злата,
Что киевских конфет;
Земля у нас богата,
Порядка в ней лишь нет».
7
Варягам стало жутко,
Но думают: «Что ж тут?
Попытка ведь не шутка —
Пойдем, коли зовут!»
8
И вот пришли три брата,
Варяги средних лет,
Глядят — земля богата,
Порядка ж вовсе нет.
9
«Ну, — думают, — команда!
Здесь ногу сломит черт,
Es ist ja eine Schande, Позор, а не отрада
Wir müssen wieder fort». Сбежать бы, а не то...
10
Но братец старший Рюрик
«Постой, — сказал другим, —
Fortgeh'n wär ungebürlich, Я бегать не любитель
Vielleicht ist's nicht so schlimm. Давай-ка поглядим
11
Хоть вшивая команда,
Почти одна лишь шваль;
Wir bringen's schon zustande, Повырежем им гланды,
Versuchen wir einmal». Повыведем всю моль.
12
И стал княжить он сильно,
Княжил семнадцать лет,
Земля была обильна,
Порядка ж нет как нет!
13
За ним княжил князь Игорь,
А правил им Олег,
Das war ein großer Krieger Он ловок был, как угорь
И умный человек.
14
Потом княжила Ольга,
А после Святослав;
So ging die Reihenfolge Шла череда так долго
Языческих держав.
15
Когда ж вступил Владимир
На свой отцовский трон,
Da endigte für immer Прикончился навеки
Die alte Religion. Перуна пантеон
16
Он вдруг сказал народу:
«Ведь наши боги дрянь,
Пойдем креститься в воду!»
И сделал нам Иордань.
17
«Перун уж очень гадок!
Когда его спихнем,
Увидите, порядок
Какой мы заведем!»
18
Послал он за попами
В Афины и Царьград,
Попы пришли толпами,
Крестятся и кадят,
19
Поют себе умильно
И полнят свой кисет;
Земля, как есть, обильна,
Порядка только нет.
20
Умре Владимир с горя,
Порядка не создав.
За ним княжить стал вскоре
Великий Ярослав.
21
Оно, пожалуй, с этим
Порядок бы и был,
Но из любви он к детям
Всю землю разделил.
22
Плоха была услуга,
А дети, видя то,
Давай тузить друг друга:
Кто как и чем во что!
23
Узнали то татары:
«Ну, — думают, — не трусь!»
Надели шаровары,
Приехали на Русь.
24
«От вашего, мол, спора
Земля пошла вверх дном,
Постойте ж, мы вам скоро
Порядок заведем».
25
Кричат: «Давайте дани!»
(Хоть вон святых неси.)
Тут много всякой дряни
Настало на Руси.
26
Что день, то брат на брата
В орду несет извет;
Земля, кажись, богата —
Порядка ж вовсе нет.
27
Иван явился Третий;
Он говорит: «Шалишь!
Уж мы теперь не дети!»
Послал татарам шиш.
28
И вот земля свободна
От всяких зол и бед
И очень хлебородна,
А всё ж порядка нет.
29
Настал Иван Четвертый,
Он Третьему был внук;
Калач на царстве тертый
И многих жен супруг.
30
Иван Васильич Грозный
Ему был имярек
За то, что был серьезный,
Солидный человек.
31
Приемами не сладок,
Но разумом не хром;
Такой завел порядок,
Хоть покати шаром!
32
Жить можно бы беспечно
При этаком царе;
Но ах! — ничто не вечно —
И царь Иван умре!
33
За ним царить стал Федор,
Отцу живой контраст;
Был разумом не бодор,
Трезвонить лишь горазд.
34
Борис же, царский шурин,
Не в шутку был умен,
Брюнет, лицом недурен,
И сел на царский трон.
35
При нем пошло все гладко,
Не стало прежних зол,
Чуть-чуть было порядка
В земле он не завел.
36
К несчастью, самозванец,
Откуда ни возьмись,
Такой задал нам танец,
Что умер царь Борис.
37
И, на Бориса место
Взобравшись, сей нахал
От радости с невестой
Ногами заболтал.
38
Хоть был он парень бравый
И даже не дурак,
Но под его державой
Стал бунтовать поляк.
39
А то нам не по сердцу;
И вот однажды в ночь
Мы задали им перцу
И всех прогнали прочь.
40
Взошел на трон Василий,
Но вскоре всей землей
Его мы попросили,
Чтоб он сошел долой.
41
Вернулися поляки,
Казаков привели;
Пошел сумбур и драки:
Поляки и казаки,
42
Казаки и поляки
Нас паки бьют и паки;
Мы ж без царя как раки
Горюем на мели.
43
Прямые были страсти —
Порядка ж ни на грош.
Известно, что без власти
Далёко не уйдешь.
44
Чтоб трон поправить царский
И вновь царя избрать,
Тут Минин и Пожарский
Скорей собрали рать.
45
И выгнала их сила
Поляков снова вон,
Земля же Михаила
Взвела на русский трон.
46
Свершилося то летом;
Но был ли уговор —
История об этом
Молчит до этих пор.
47
Варшава нам и Вильна
Прислали свой привет;
Земля была обильна —
Порядка ж нет как нет.
48
Сев Алексей на царство,
Тогда роди Петра.
Пришла для государства
Тут новая пора.
49
Царь Петр любил порядок,
Почти как царь Иван,
И так же был не сладок,
Порой бывал и пьян.
50
Он молвил: «Мне вас жалко,
Вы сгинете вконец;
Но у меня есть палка,
И я вам всем отец!
51
Не далее как к святкам
Я вам порядок дам!»
И тотчас за порядком
Уехал в Амстердам.
52
Вернувшися оттуда,
Он гладко нас обрил,
А к святкам, так что чудо,
В голландцев нарядил.
53
Но это, впрочем, в шутку,
Петра я не виню:
Больному дать желудку
Полезно ревеню.
54
Хотя силён уж очень
Был, может быть, прием;
А всё ж довольно прочен
Порядок стал при нем.
55
Но сон объял могильный
Петра во цвете лет,
Глядишь, земля обильна,
Порядка ж снова нет.
56
Тут кротко или строго
Царило много лиц,
Царей не слишком много,
А более цариц.
57
Бирон царил при Анне;
Он сущий был жандарм,
Сидели мы как в ванне
При нем, daB Gott erbarm!
58
Веселая царица
Была Елисавет:
Поет и веселится,
Порядка только нет.
59
Какая ж тут причина
И где же корень зла,
Сама Екатерина
Постигнуть не могла.
60
«Madame, при вас на диво
Порядок расцветет, —
Писали ей учтиво
Вольтер и Дидерот, —
61...

В старом и глупом Советском Союзе было такое полушутливое благонепожелание: "Чтоб ты жил на одну зарплату!".
В молодой и умной несоветской России должно появиться совершенно нешуточное пожелание увечья недругам и вообще малосимпатичным людям: "Чтоб ты жил, ни разу так и не увидев Ростов!".



Фото А.Г.Стройло
Фото А.Г.Стройло
Фото А.Г.Стройло
Фото А.Г.Стройло
Фото А.Г.Стройло
Так Архиерейский Дом встречает подъезжающих с запада

Красная Палата
и её крыльцо



А это крыльцо, ведущее в Белой Палате, с ползучими арками под ним. Эти ползучие арки вообще очень примечательны. Такая дурацкая, но живописная кривизна умеет правильно распределять растущую по мере увеличения высоты нагрузку и в XVII веке ползучие арки применялись не часто, а очень часто; они превратились в один из признаков архитектуры XVII века. В первой половине XX века в Европе, прежде всего в Швеции, случилось новое открытие этого инженерно-строительного элемента сверхзнаменитыми современными (модернистскими) и послесовременными (постмодернистскими) архитекторами. Где ползучие арки были впервые придуманы – сказать не умею, не знаю; но для здешних крылец и гульбищ они – как бы это сказать, какое хорошее русское слово найти – да, имманентны. Их использовали не только потому что они удобны, но и потому что они красивы – они словно вырастают из земли, медленно поднимаются, расправляя плечи и ведя куда-то наверх, а внизу остаются такие приманчивые закутки, уютные, полутёмные и загадочные, что так и хочется безапелляционно заявить – нет, ползучие арки – это непременная деталь русской архитектуры XVII века.

Всевозможные закоулки, которые всегда пробегаешь, почти не глядя, а приглядеться стоит: вот это и есть русский город, с котом на отливе окна, с плохо понятными стенками и простенками, с чудными дверками и окошками, с украшениями и без, как есть.






Спас на Сенях. Внизу сейчас сидят археологи и реставраторы, а наверху надо заставить мозг соображать и сопоставлять, потому что очевидность не просто обманчива, она несообразна, даже абсурдна и как-то озадачивает. Здание – громадное, сложное, высокое, впечатляющая махина: вот, да, Собор таким и должен быть. А внутри он маленько-малюсенький, если пятьдесят человек войдёт – будет тесно, а если семьдесят – трамвай в час пик с прижатыми к телу локтями, дыханием в затылок и отдавленными ногами. когда там человек пятнадцать – самое оно, больше не надо. Про поднятую солею с колоннами говорить не станем – и так все знают.

Наличники в Красной Палате, если глядеть с крыльца Белой Палаты
Вислое железо в Белой Палате
Двери в Белой Палате

Церковь Иоанна Богослова




Сцены Причастия под обоими видами
[FILEID=9136] Спас в силах
Фрагменты полотенец – фресок, как будто бы свисающих на пол словно складчатая материя со стен




А тут фрески не осталось – вся осыпалась, остались только гвозди. Раньше они были железными, их вмуровывали в штукатурку, чтобы лучше держалась, но вот в этом месте железная крепость подвела, оказалась не на месте. Теплоёмкость у металла и штукатурки разная, чуть вода при остывании на них собралась и замерзла – застывший раствор пошло морозом рвать, и в конце концов заржавевшие железяки повысыпались, оставив дырки, похожие на следы пулемётного обстрела в жестокой городской битве.
[FILEID=9136]
Голосники

Я, например, думаю, хоть меня никто и не спрашивал, что кроме земско-кантонального устройства, нам ничто не поможет. Но, может быть, я ошибаюсь.
Но даже я уверен, что я не дурее президента. А уж сколько народу я встречал умнее себя – и не сосчитать. Отчего же он-то думает, что умнее и ловчее всех? Что он один рассудит и устроит, чтобы всем было хорошо? Ну-ну...
Да почему один-то? У него вон какая команда. Питерская какая-то. И половина в погонах под рубашкой.
Конечно, лучшие из них уверовали в собственное мессианство, видя, что страна чудом сохраняет равновесие. “Спасать надо страну”. И, конечно, лучшие из них лучше меня видят, кто, как и сколько ворует. А остановить не могут. Говорят, что миллион долларов весит десять килограммов. Говорят, что эти килограммы ну прямо ведрами носят губернаторам.
Да все врут, поди. Разве ж их особняки столько стоят? Да ни в жисть. От силы миллиончик. Это ж типичная зарплата субъекторуководителя, полученная от благодарных граждан за восемь, а то и за двенадцать лет.
А мы совсем плохие. Мы миллион на двенадцать и еще раз на двенадцать разделить не можем. А если можем – то семь тысяч долларов в месяц – это самое оно для России. Для слуги народа. И что, ему это официально платят? Да? Семь? То есть двести тысяч рублей в месяц? А носить домой такую зарплату не надорвался? За что? За процветание субъекта?
Субъект-то процветает...
И ведь его выбрали.
А то иной раз и воровать не надо. Можно и официально. Всего-навсего депутат мосгордумы не согласен продавать свой нелегкий и так нужный москвичам труд меньше, чем за четырнадцать тысяч долларов в месяц. Поэтому он, конечно, перестает быть "всего-навсего" депутатом, он уже "его высокоблагородие, господин народный избранник", выгодно обменявший избирательные бюллетени на "мелконарезанную бумагу с портретами президентов".
Глупое занятие – считать деньги в чужих карманах. Но деньги-то – мои. Поэтому глупо – как раз не считать! И у меня нет уверенности, что умственные усилия депутата мосгордумы достойны таких гонораров. Да и насчет депутатов большой думы у меня большие сомнения. То они пивом заняты, то рекламой, то матерщиной. Делать, что ли, больше нечего? Все кругом и так хорошо? Особое, фантасмагорическое бесстыдство – процедура парламентского голосования. Плешивые отроки и седые отроковицы со значками депутатов резво скачут на глазах у изумленного мира по рядам пустых кресел и изъявляют волю народа пачками чужих карточек для голосования. Каждый – за десятерых. Или за двадцать избранных душ. А на что они тогда надобны, эти десять или двадцать? Законы тем временем подготавливать? Даже если я поверю, что они "работают в комиссиях" или на земле, все равно останется вопрос, отчего законы не могут готовить другие, неизбранные профессионалы – и в чем суть парламентаризма? Где дискуссии, борьба сил, голосование с неизвестным исходом, отстаивание интересов разных групп избирателей? На людях это делать нельзя? А англичане, американцы, немцы, французы?
Эвона, куда махнул... Они нам не указ. Сами с усами. Бегали и будем бегать. На потеху всему свету.
Может быть, тогда и избирать следует только этих голосующих спринтеров? Останется в думе человек сорок–пятьдесят, место на Моховой освободится, машинам легче будет проехать. Про зарплаты, машины, квартиры и т.д. я уж и не говорю. Можно крупно сэкономить, ничего не потеряв в эффективности. Решения-то чужие все равно будут приняты. Лужковский пример – тому подтверждение: полусотни депутатов мосгордумы вполне хватает для выполнения представительских функций и надувания щек от гордости за действующий парламентаризм и налаженную демократию.
Так что... Насчет ответственности перед народом – “это ... вряд ли”. Никак они не отвечают. Спроса нет. А если его назначать будут – глядишь, поскромнее станет, воровать тщательнее будет, не так размашисто. Вдруг – как назначили, так и снимут? Да еще и конфискуют? Задумаешься...
Нет, точно, губернаторов надо назначать и вернуть в верхнюю палату парламента, чтобы фильтровать то, что нагородит нижняя.
Про думу эту... Не зря ее еще Николай II презирал. Это еще тогда, когда были Милюков, Витте и Столыпин. Кого нынче поставить рядом с Милюковым? Не смешите меня. Никакой это не парламент. А если бутафория будет дешевле обходиться – и хорошо, и слава богу.
И общественная палата – хорошо. Чтобы было где поговорить, поумничать. “Рассуждайте, о чем угодно, только повинуйтесь”. Фридрих Великий, между прочим. Не дурак был, “просвещенный государь”. И что, плохая была жизнь в конце XVIII в Германии? Вурсты жрали – почем зря, пива на завтрак – залейся.
Нет, точно, президент наш – не дурак. Все правильно делает. Ворье – к ногтю, болтунов – на мороз, бюргерам – порядок, лошадей – в стойло, остальные – цыц! У нас война, чтоб вы знали.
Ну, дай ему бог!

В малюсеньком берлинском аэропорту, ожидая отлета домой, можно заняться физиономистикой. Кто – наши, а кто – нет.
Сутулые – наши. Шикарно одетые – наши. Обидчивые – наши. Заносчивые – наши. Боязливые – наши. Мрачные и озабоченные – наши. Руки в брюки, с разворотом плеч, с походкой вразвалочку, со взглядом “все козлы, щас роги поотшибаю, я пуп земли” – наши.
Чуть кто с чувством собственного достоинства – не наш.
Но, выйдя из Шереметьево, вздыхаешь, господи, хорошо-то как, родина. Там жить нельзя. Но и тут так жить нельзя.

“...А по*ги*ба*ют от*то*го,
что лю*ди цар*ст*ва сво*е*го
не ува*жа*ют боль*ше.”

Хочется не только любить, но и уважать.
Не за нефть и газ, не за размеры, не за прошлое, не за былые великие подвиги…
А за что?

ноябрь 2004 инк

Одна из попыток поиска – канализировать агрессию исламизма в полупустые плохо заселенные земли, чтобы там они устраивались по собственному разумению справедливого и доброго. Другая попытка – уцепиться за социал-демократию. Третья – вспомнить, что юстиция в переводе означает справедливость, наладить судебную систему. Четвертая – глобализация должна нивелировать уровень жизни везде. Пятая – наоборот, – да не было ее, справедливости, и не будет, сильный победит, на остальных – наплевать.
И ничего не выходит. Хорошей и честной жизни на всех не хватает. И даже надежд нет на то, что когда-нибудь хватит. Старая эпоха не предлагает других решений, кроме “отнять и переподелить”. Глобализация делает неразличимо одинаковой жизнь богатого человека во всем мире и жизнь бедного человека во всем мире. Туризм, автомобиль, коктейль, бизнес, хобби, коттедж – и поиск работы, нищета, жизнь впроголодь, озлобленность и жажда справедливости.
Эта жажда справедливости и будет каким-то образом переводить весь мир в новую эпоху, чтобы новые гении пересказали нам без ссылок на источник Аквината, Достоевского и Манна.
Как и когда мы поймем, что очутились в новой эпохе – бог ведает. И неизвестно, будем ли это мы, или наши дети, или наши внуки. Но все, что идет мимо нового поиска справедливости – идет мимо общего пути человечества.
Поэтому мало того, что предлагает президент – и мало того, чего требуют его оппоненты.
Отчего Китай нынче, как говорят, прямо пухнет экономически и процветает, а политически и общественно – либо черт-те что, либо черт его знает? Оттого, что сотни миллионов людей, создающих экономическое процветание, никак не могут претендовать на справедливость, на честность в отношении к себе, на будущее, на старость, на счастье. Нет сил, которые могли бы консолидировать, осмыслить, сформулировать, объединить, защитить, выступить, отстоять, доказать, заставить силой – все это уже есть, давно завоевано, институировано и государственно затверждено властью. Справедливость запатентована коммунистической властью. То, что против власти – против справедливости. Так думает власть – и так думает население. Ведь коммунисты – они за бедных, за угнетенных, за пролетариев, за трудящихся. Власть всегда – или заведомо хорошая, или заведомо плохая. А тут власть – не плохая или хорошая, а твоя, вот оно – народовластие, живи – не хочу. Да хочу – но не знаю, как, не знаю, как и кому сказать, что жизнь – дрянь, сил уже нет, мочи никакой не осталось, и чем я хуже того, который вот пролетел мимо на немецкой машине, сделанной моими руками. – Нет, голубчик, ты живешь в Китайской народной республике при социалистическом строе и коммунистической идеологии, с властью, которая день-деньской убивается, как бы сделать жизнь твою лучше и богаче, и у нее уже получается, вот десяток-другой лет потерпи – и всё. А недоволен – все равно ничего лучше социализма не придумаешь. Нету у тебя никаких способов выразить свое недовольство, сформулировать свою волю, высказать свои мысли, потому что власть лучше тебя знает и твои мысли, и твою волю, и про то, как с этим справляться – это же вершина, это лучшее, что придумало человечество. Социалистическая власть коммунистической партии борется за благо людей. С кем? С этими же людьми.
Всем видно, что коммунистическая идея, теория и практика – пшик. Но ничего другого нет. И никого это не беспокоит. Деньги в Китай текут со всего мира сотнями миллиардов: зарплаты смешные, а экономический эффект тот же. И своих немцев, французов, японцев эксплуатировать (то есть использовать) не надо. Китай потихоньку становится всемирным аккумулятором несправедливости.
То же и в России. Только емкость поменьше. В десять раз.
И коммунистический патент на справедливость власть обронила в начале девяностых, в отличие от китайцев. Так обидно. Иллюзорная возможность добиться правды в парткоме, райкоме, горкоме, обкоме, ЦК сменилась ничем, пустотой, отсутствующими институтами гражданского общества.
Между прочим, вожделенное "гражданское общество" это в переводе всего-навсего "буржуазное общество", и его институты не могут быть укоренены в почве, где нет "буржуа", где нет свободы, независимости, самоорганизации снизу. А если силком сажать, получается коряво.
Сегодня любой среднеобразованный человек может себе позволить умственное упражнение – записать будущие выводы парламентской комиссии по расследованию трагедии в Беслане. Не было обеспечено это.., плохо осуществлялось взаимодействие между тем и тем.., неблагоприятный экономический фон.., преступное бездействие тех и тех.., не сумели вовремя.., провалена подготовка.., недопустимо низкий.., следует поднять, заново построить, обеспечить, впредь не допускать, увеличить при соблюдении строжайшего, направить лучшие... И безжалостно покарать человек двадцать. Вплоть до увольнения с работы.
А осетины, как и турки-месхетинцы, будут стремиться уехать. Куда-нибудь, хоть к чертовой матери. Потому что здесь искать правды нельзя – ее нет. Нет справедливости. А без нее – жить трудно и не-счастливо. Дайте уехать. Вы не умеете устроить жизнь честно и разумно. И расследование ваше нужно только для отвода глаз, все равно ничего не переменится, даже если сменить правительство, даже если прогнать президента и поставить другого, даже если построить двадцать школ, культурных центров, магазинов, больниц и театров. Правды не прибавится, справедливости не станет больше.
Власть должна предположить, что народ – не хуже, чем она сама. Что ему можно верить. И академику, и политологу, и инженеру, и рабочему, и дворнику, и трактористу, и доярке, и птичнице. Даже и спросить можно, что народ думает об устройстве жизни. И академика спросить, и птичницу. И славянина, и осетина. И чеченца, и чукчу. И олигарха, и лаборанта.