ink (Все сообщения пользователя)

«Коломна-городок, Москвы уголок» конечно не могла не сохранить памятников XVII века, хотя, к сожалению, многие из них почти неузнаваемы из-за позднейших перестроек. Большая часть древних сооружений сосредоточена, разумеется, в центре города, в кремле. Его стены, сейчас похожие на редкий пунктир, когда-то опоясывали весь древний город, «подтягивая» его к Москве-реке. В отличие от московского Кремля, хоть и величественного и яркого, но всё-таки музейно-неживого, в коломенском до сих пор живут простые горожане, соседствуя с монастырскими обитателями. Весной в садах за деревянными заборами и перед домами цветут вишни и яблони, осенью краснеют кисти рябин. На столбах высоких деревянных ворот и подоконниках сидят коты и глядят на идущих по делам людей, на играющих у калиток детей. Всё, как в XIX, XVIII, XVII веках, да и раньше. А подходя к центральной кремлёвской площади – Соборной – по одной из улиц, можно даже не очень напрягать воображение, чтобы представить, как она выглядела в XVII веке. Её правую, по ходу к площади, сторону образует единственное, чрезвычайно протяжённое здание – Братский корпус Ново-Голутвина монастыря. Раньше это были жилые архиерейские палаты. Это очень типичное для XVII века гражданское строение, составленное, как конструктор, из приставляемых один к другому домов, соединённых сенями. Внутреннее устройство дома чётко читается на внешней стене�– перпендикулярным улице стенам-перегородкам соответствуют лопатки фасада. Вот небольшая угловая комната, за ней большая, потом узкая над сенями, потом снова маленькая, побольше, маленькая над сенями и так далее. Здание на первый взгляд кажется монотонным, но приглядитесь – расположение окон внутри каждой «секции», расстояние между ними (за исключением последних восьми во втором этаже, растёсанных в XVIII веке) ни разу не повторяются! Такой порядок, а вернее беспорядок, никак не объясняется особенностями внутренней конструкции здания, тем более, что на противоположной, выходящей во двор стене расположение окон «правильное». Можно предположить, что зодчий намеренно «сбил» ритм, создаваемый оконными проёмами на внешнем фасаде, чтобы сделать его более динамичным. Убранство фасада очень скромное – простой межэтажный ступенчатый карниз, фигурные наличники традиционного рисунка наверху, простые прямоугольные наличники первого этажа, обрамляющие милые «избяные» окошки с закруглённым верхом. В XVII веке плоскость стены ещё оживляли открытые одностворчатые ставни на каждом окне. И как уютно, особенно зимой, светились огоньки в окнах за кубчатыми решётками, бросая тёплые жёлтые отсветы под ноги прохожим. Коломенский кремль очень помогает явно представить себе жизнь любого древнего города, в том числе (и особенно) Москвы, ведь они так похожи (в Коломне есть даже Арбатская улица).
Самое выразительное здание кремлёвского центра, Соборной площади – это колокольня. Она привлекает внимание уже тем, что поставлена отдельно, сама по себе (хотя к ней прислоняется Тихвинская церковь, колокольня совершенно подавляет это тоскливо-казённое сооружение, созданное по проекту Главного управления путей сообщения и публичных зданий в середине XIX века). От этого колокольня приобретает особенную значительность, что ещё больше подкрепляется её циклопическим размером. Первое впечатление: это здание – вне архитектуры, но оно «не отпускает», и постепенно подпадаешь под его необычное очарование, которое сродни притяжению мегалитических сооружений или египетских пирамид. А при более пристальном взгляде становится очевидным, что выстроена колокольня незаурядным зодчим. Массивный куб четверика с редкими окошками в простых наличниках «расчерчен» линиями парных полуколонн, продолжающихся ширинками, и карнизов, что зрительно «облегчает» здание. (Интересно, что нижний карниз соответствовал внутреннему деревянному настилу, делившему четверик на два яруса.) На таком могучем основании естественно смотрится гигантский гранёный шатёр на просторных арках, прорезанный тремя рядами больших «слухов» со скромными кокошниками наличников. При взгляде с земли сквозь шатёр всегда в нескольких местах видно небо, от чего его свод не кажется давящим. Сдержанный, суховатый декор колокольни замечательно подчёркивает её суровую, «мужественную» архитектуру. Жаль, что колокольня почти всегда закрыта, потому что внутри она не менее интересна, чем снаружи, и хранит редкий инженерный секрет. Посередине четверика высится цилиндрическая башня, а к её внутренним стенам крепится каменная винтовая лестница, ведущая к колоколам.
Ровно за десять лет до колокольни, в 1682 г., была закончена постройка стоящего на той же площади Успенского собора (но строился он десять лет). Трудно сказать почему, но собор не обладает такой яркой индивидуально-стью, как колокольня. Возможно, виной тому многочисленные переделки XVIII–XIX веков (в том числе, из внешних – замена кровли «о четырнадцати фронтонах» на четырёхскатную, старых куполов на новые, другой формы), хотя частично их результаты устранены – реконструированы аркатура барабанов и наличники окон. Собор велик и величественен, соразмерен в частях, но – скучноват... И у него есть свои интересные особенности, такие, как широкие, несколько архаичные лопатки, отливы, делящие фасады на два яруса, очень высокие двусветные апсиды и, конечно, нарядные перспективные порталы, вобравшие в себя такую характерную стилистику деревянной резьбы.
Ещё один примечательный памятник XVII века в кремле – Троицкая церковь Ново-Голутвина монастыря. Дата окончания её постройки – 1705 год, но она целиком принадлежит XVII веку. Реставраторы восстановили не только истинные архитектурные формы храма, но и его оригинальную раскраску. Внешнее убранство церкви по-деревенски простоватое. Здесь нет ни резных порталов, ни сложных наличников с богатым очельем, хотя имеется и некоторая претензия на причастность к модным веяниям: окошкам верхнего «света» с западной стороны придана барочная восьмиугольная форма (правда, и к ним «привешены» полагающиеся каждому приличному окну если не наличники целиком, то хоть очелья). Но XVII век не терпел уныния и скуки в мире вещей, в том числе в архитектуре. Поэтому грубовато-наивные очелья наличников, схожие с ними по рисунку фронтоны входов, безыскусные плоские полуколонки на углах, зубчики карниза, раскрашенные так любимыми в XVII веке сочетаниями «червчатого» (густо-красного), жёлтого, зелёного, становятся похожи на тёплый и весёлый народный лубок, нарядный и даже не лишённый некоторого изящества.
Храм поставлен на высокий подклет; к западному входу в церковь, через трапезную, сейчас прилажено высокое крыльцо с верхней площадкой-рундуком, а вот южный и северный порталы «повисли» в воздухе. Очевидно, что к ним тоже вели крыльца, но возможно также, что храм с трёх сторон опоясывала открытая галерея-гульбище с единственным всходом там же, где и теперь – с запада.
При очень беглом взгляде ...

Марково

Вот тоже чудное место – Марково. Здесь подворье московского Покровского женского монастыря с трудом обороняется от соотечественников при помощи принципиальных охранников, трёхметрового забора из кирпича и крашенного в чёрное металла.

Тут самое время упомянуть о недоумении, возникающем у каждого, кто видел ну хоть десятка три старых русских церквей и парочку новых. Во всём, что построено до двадцатых годов XVIII века – открытость, приветливость, близость и ласковость по отношению к каждому, проходящему мимо или стремящемуся внутрь. Во всём, что построено потом – настороженность в лучшем случае.
Каждая старая церковь имеет один вход и два выхода: западный, северный, и южный. На востоке алтарь, отгороженный от публики иконостасом. Едва ли не все новые церкви имеют один вход, он же и выход, и чтобы выйти, надо поворотиться к алтарю спиной. А старый храм, открытый на три стороны, не копил паству, а ждал её, привечал, старался радовать и быть полезным – ну хоть красотою своей. Не таить, а открывать.



Сколько входов у церкви в деревне Марково под Бронницами – неизвестно. В заборе – одна калитка, за забором – кавказцы. То есть не темноволосые люди с усами и акцентом Этуша, а собаки, породой смахивающие на кавказскую овчарку и очень убедительные при лае. Какая тут, к лешему, тайна, открытость людям и спасение души. Это просто крепкое хозяйство с птичниками, огородами и ирригацией, облепившее церковь дивной, но никому не видимой из-за забора красоты. Из-под птичников со сточными канавами даже пованивает иногда около кладбища. Ну да это не беда. Это наладится. Раз камеры наблюдения стоят – значит, кто-то бдит, чтобы ни ногой, ни даже помыслом, ни-ни, сюда не ходи, ты здесь чужой и нежданный. Пётр, Христов ученик и утвердитель церкви, ты слышишь? Тебя сюда тоже не пустят, покуда матушка не благословит. Тут еду делают для московского монастыря для женщин, а вовсе не то, что ты, Пётр, думал делать в церкви. Осталось только колючую проволоку натянуть и пулемёты на вышках по углам поставить, да постреливать по окрестностям.




Ну а во всём, что можно из-за забора увидеть (взобравшись на пятиметровую высоту при помощи подручных средств) – чудо из чудес, из руин поднятое. Вакханалия асимметрии. Ширина приделов, размеры и число окон, рисунки наличников, гульбища, кокошники – всё разное. А всё вместе – гармония и симфония. Четыре придела по углам храма – маленькие шедеврики. Пропорции, кокошники, изразцы, наличники, барабаны, главки – всё изумительно. Маленькая, но гордая, любующаяся собой церковь, а ведь только придел. Всё вместе, четыре придела и главный храм – онемение, ошеломление и поиск слов. Как объяснить, как доказать, что это – то же самое, что Троица Рублева, что среднерусский пейзаж, что любовь к родителям и детям, что здесь и характер, и сила, и умение, и талант народа, что именно здесь выплеснулось в камне нечто большее, чем просто желание соорудить дом для поклонения Христу, что здесь хоть и малая, но ясная и чистая часть души России?
Ну да. Так и есть. Эта церковь – часть души России.
За забором.

К сожалению, приходится упомянуть о том, что рядом с церковью стоит звонильный прибор типа ‘колокольня’. Уж лучше бы триста лет в доску чугунную кувалдой лупили, чем такой предмет ставить. Железные лестницы в проёмах, нижний этаж заложен кирпичом, архитектурной мысли и таланта хватило только на то, чтобы вытянуть вверх три ровненьких этажа. Ну ровно пятиэтажка в хрущобах. Ни уму, ни сердцу. Да ещё рядом с таким храмом!
Сделали – очень хорошо, даже замечательно, просто спасли. Восстановлено – деликатно, умно, талантливо, с пониманием, к чему ты прикасаешься. Спасибо. Для кого? Если для людей – так они не видят ничего, кроме забора. И сами хозяева кроме забора ничего не видят. Так и надо бы назвать место: Марково-за-забором.
Ни ограда не нужна, на которую столько сил зазря ушло, столько кирпича и железа, ни колокольня. Вот силой ума отколупните это безобразие: нет ни столбов, ни железа, ни замечательной отмостки, ни никчемной вертикали колокольни, только храм. Деревья есть, кусты, простор, слева внизу в семидесяти метрах – Москва-река.
Что ты спрятал, то пропало,
То, что отдано – твоё.

Ни Евфросин Псковский, ни Нил Сорский, ни Иосиф Волоцкий, ни Пафнутий Боровский так бы не сделали. Кто тут, в подворье Покровского женского монастыря? Иосифляне? – так вроде вместе с народом должны учить его жить, а не из-за ограды; нестяжатели? – так что-то не видно, чтобы не стяжали, очень даже стяжают.
Дальний отзвук спора иосифлян и нестяжателей, о котором нынешние хозяева подворья не только не задумываются, но и просто не знают.
Знали бы – задумались.

Кузнецов И.Н., Новохатко О.В. Серебряное кольцо. М.: Памятники исторической мысли, 2007.

ЧАШНИКОВО

Троицкая церковь

Троицкая церковь в Чашникове похожа на матрёшку – снимаешь верхнюю, а под ней ещё одна, снимаешь и эту, а под ней третья. Маленькая «матрёшка» – храм начала XVI века. Он был самым стилистически цельным: высокий четверик, стены которого, разделённые на прясла лопатками, завершались закомарами, а кровлю венчало пятиглавие с полусферическими куполами. Над западной стеной этого древнейшего храма возвышалась открытая звонница, а восточная стена, лишённая апсид, была украшена керамическим фризом со стилизованным растительным орнаментом («неопалимая купина»).
За двести лет храм обветшал, и вступивший в 1688 г. во владение Чашниковым Л.К.Нарышкин решил подновить здание. За два века церковь осела, стала ниже, и стены четверика решено было надложить; были надложены также и четыре малых барабана. Кроме того, храм показался боярину маленькими, а может быть, не соответствующим его статусу, и к нему были пристроены южный и северный приделы, западная паперть и шатровая колокольня вместо разобранной звонницы. При этом по каким-то причинам апсиды пристраивать не стали, и храм остался уникальным для своей эпохи, как бы вобравшим внутрь себя алтарную часть. Несмотря на все надстройки, пристройки и переделки, храм оставался небольшим и скромным, типичным сельским, вотчинным. Дядя Петра I, падкий на роскошь и восприимчивый к модным западным веяниям, постарался воплотить свои вкусы в уборе обновлённой чашниковской церкви. Неизвестно, давал ли строителям точные указания сам Лев Кириллович или, изъяснив общие пожелания, во всём положился на зодчего, но получилась очень живописная, нарядная, по-деревенски наивная «помесь французского с нижегородским». Видимо, строителям так хотелось сделать «модно и красиво», что чувство меры слегка изменило им, и убранство храма получило несколько гротескные черты. Невысокая, по-домашнему уютная колоколенка обрела королевскую корону из слухов, сжатых крупными островерхими наличниками до чисто декоративных кругленьких дырочек. Арки звона украсились козырьками из крупных листьев с цветками-брошками, завитков, гребешков и шишечек, естественной средой которых была бы ратуша в Гамбурге или Антверпене. В стенах храма появились такие же барочные восьмигранные окна-иллюминаторы, а ложные закомары заполнили большущие, похожие на раскрытые веера, совершенно итальянские раковины с бурунчиками-завитушками. И вершиной нового зодчества, в прямом и переносном смысле, стали огромные круглые главы, похожие на связку праздничных воздушных шаров. На главы были водружены чудесные ажурные кресты, ими можно любоваться и сейчас. Удивительно, но это простодушное великолепие, совершенно изменив, конечно, прежний облик храма, создало облик новый, но тоже необыкновенно привлекательный. Небольшой храм с шапкой шаров-куполов и изукрашенной колокольней выглядит радостно, нарядно и как будто заряжен молодой энергией.
Верхняя «матрёшка» церкви – соответственно, самая поздняя, XVIII-XX, а, может быть, и XXI веков. Это толстый, прямо-таки «слоновий» слой штукатурки, под которым с трудом можно разглядеть керамический фриз XVI века, растёсанные окна нижнего света, странное, похожее на дверь центральное окно в восточной стене, контрфорсы. Но все это никак не может умалить притягательности, редкого очарования чашниковского храма.

Кузнецов И.Н., Новохатко О.В. Серебряное кольцо. М.: Памятники исторической мысли, 2007.

МЕДВЕДЕВА ПУСТЫНЬ

Богородицерождественская церковь

Два с небольшим и без малого три.
Разница – чуть, не сразу и заметишь. Однако же в этой разнице – одна из тайн Богородицерождественского храма в Медведевой пустыни, впрочем, и не только его, в Волоколамском Воскресенском соборе (конец XV века) применена та же хитрость. Просто, незаметно, и, опять же, обратная перспектива, что твоя икона.
Слева и справа от входа (о котором речь ниже) – два выступающих из стены вертикальных полустолбика (их называют лопатками). Столбики и столбики, ничего особенного, зачем сделаны – понятно: такой тихий вариант контрфорса, уж и стенка толстая, а тут такое ребро жесткости, почти лишний кирпич в толщину; вот он, столбик, всю эту высоту и тяжесть и подпирает, и держит от перелома. И материалу (на стену) экономия, и для крепости ущерба нет.
Просто – да не просто.
У этих полустолбиков в основании – два с небольшим кирпича в ширину, а наверху, под карнизом, – почти три. Внизу – узко, а наверху – широко. Глаз-то привык к тому, что чем дальше, тем меньше видится предмет, а тут, оказывается, – наоборот, что внизу, что вверху, всё на взгляд одинаково, всё ровненько-ровненько, а общая картина незаметно, неосознаваемо меняется, и храм через этот простой фокус получается чуть ли даже не ... стройным. Лежачий прямоугольник – стройным. То есть талии, конечно, нет, но высота, тяжесть и грузность непонятным образом превращаются в величественность, основательность и мощь, не лишённую элегантности.
А поясок около карниза?
Про вход. Такие дверные обрамления именуют перспективными порталами с килевидным завершением. Непонятны три вещи. Почему портал? Почему перспективный? Почему килевидное? Киль тут – вверх ногами, перспектива – наоборот, французское слово porte – переводится как «дверь», а не то, что вокруг неё. Нет, это не портал, не перспективный, и не килевидный, это вход, не просто приглашающий, а манящий, завлекающий внутрь, оформленный как следы движения двух рук матери, обнимающих и ласкающих, гладящих голову ребёнка, сверху вниз, чтобы тут же его притиснуть и замереть от невыразимой и непроизносимой любви.
Пустынь...
Все бы такие пустыни были....

PS С этим фризом по верху собора – потешная история. Все, как один, путеводители, не говоря уж об учёных специалистах и даже реставраторах, не чинясь, аттестуют его как "Терратологический орнамент". Те из них, у кого настроен "дружелюбный интерфейс" по отношению к возможному читателю, прилагают нешуточные усилия, чтобы объяснить, что имеется в виду некий сильно стилизованный "звериный орнамент", погружая тем самым читателя в бездну безнадёжного когнитивного диссонанса: а где, простите великодушно, собственно зверь-то? А? Единорог какой-нибудь, лев, лошадка на худой конец?
Ларчик открывается просто. Зверей нет, есть растение. Это "неопалимая купина". Здесь, в Медведевой пустыни, уже в середине XVI века строители оказались настолько высокоразвитыми существами, что просто аккуратно перевернули каждый элемент фриза вверх ногами. С правильной ориентацией в пространстве "неопалимая купина" встречается во множестве в украшениях храмов; из тех, что неподалёку – Чашниково, Иосифо-Волоцкий, Новоирусалимский. В Чашникове один элемент даже расчищен от извести и краски (см. ниже).

Если в те края смотреть, то в сторону Твери есть ещё Микулино городище (совсем в северо-западном углу области), Медведева пустынь (Дмитровский район) и Чашниково. Городище с пустынью найти – пара пустяков, а вот Чашниково – это да! Геокэшинг – детская забава по сравнению с поисками этого места в районе Шереметева, но зато и удовольствие изысканное. Не пробовали есть карпаччо с соусом Бальзамико и хорошим итальянским свежеиспечённом хлебом, обязательно приготовленное итальянским поваром и чуть сдобренное чесноком (разумеется, из свежайшей говядины от проверенного поставщика) в общественном туалете на Казанском вокзале? Что, нет?! Тогда вам в Чашниково.

Но по порядку:

МИКУЛИНО ГОРОДИЩЕ
Михаило-Архангельская церковь
Почти весь XVII век соседствовали пятиглавия, шатровые и одноглавые церкви. Вот не самый широко известный образец пятиглавия, вероятно, принадлежащий середине XVI века, величавый и в то же время не пригибающий человека к полу; интересный и сам собой, и расположением внутри ещё более древних насыпных валов.
Пятиглавие не только не самое известное, но и не самое обычное. Каждый школьник знает, что пятиглавие – это когда одна глава (побольше) посередине над церковью, а четыре (поменьше) по краям на углах. Это школьное знание и мешает даже взрослому человеку заметить, что в этом пятиглавии не два членения, а три: из четырёх нижних глав две, ближние к востоку, существенно меньше, чем западные, и барабаны под главами на востоке тоньше, стройнее, хотя и западные грузными и толстыми не назовёшь. А высота при этом всех четырёх глав как будто одинаковая. (То же и в Благовещенском соборе в Кремле). Неужели строитель знал, как скрасть визуальное утолщение здания апсидами на востоке, и сознательно утончил, устройнил и возвысил именно восток сооружения таким простым и гениальным способом?
Ну не бессознательно же, не в беспамятстве.
Эта конструкционная находка не испорчена даже поздним реставрационным утолщением центральной апсиды и превращением её в некий почти комичный контрфорс с антропоморфным привкусом: то ли брюхо чуточку располневшего человека видится теперь в ней, то ли поднимающиеся полуоголённые корни старого дерева, обрубленные сверху. Церковь это ничуть не портит.
Она застревает в памяти не из-за фигуры, раскраски, украшений или видимых архитектурных чудес, а из-за правильной обычности: да, вот такой и должна быть церковь. Это не сознательный, не бессознательный, а подсознательный уровень восприятия, для которого и работал старый строитель, для чего он и делал разные главы, покоящиеся на разных сводах.
Можно ли человека описать геометрически? А церковь?
И человека, наверное, можно, и церковь. Но понимаем, чувствуем и запоминаем мы человека не по его геометрии, а как-то иначе, сразу и глубже. И эта церковь понимается, чувствуется и запоминается не только из-за чудной апсиды и не самых вычурных форм разных барабанов, или пропорций стен с закомарами. В целом она – правильная, хорошая и настоящая. Это, разумеется, не похвальная оценка строителям, вот-де, какие молодцы (хотя они её и заслужили). Это сродни впечатлению от встречи с надёжным, сильным и спокойным человеком, знающим своё правильное дело и тихо делающим его.

Церковь Михаила Архангела в Архангельском, собственно, и давшая имя прославленной усадьбе, парадоксальным образом совершенно заслонена позднейшими постройками. А ведь без неё не было бы того великолепия классицизма, которым так все восторгаются, потому что она, как камертон, задала чрезвычайно высокую и чистую ноту, после чего «петь» в этих местах хуже стало невозможно. Сердце и начало Архангельского были здесь, на крутом, высоченном берегу Москвы-реки. И даже во второй половине XVII века, когда жизнь в Подмосковье стала безопасной от иноплемённых вторжений, владельцы села продолжали жить на старом, столетнем месте, в этой неприступной цитадели, ведь память ещё очень живо хранила набеги и татар, и польско-литовских отрядов Смутного времени. Здесь и приказал в 1667 г. князь Я.Н. Одоевский рядом с боярскими рублеными хоромами поставить каменную церковь. Отец и сын князья Никита и Яков Одоевские прославили свои имена не только ратными победами и достижениями на государственном поприще; их имена навсегда связаны с именем их крепостного зодчего, Павла Потехина. Его изумительные храмы в вотчинах Одоевских Маркове, Никольском-Урюпине и Архангельском явно пришлись по вкусу заказчикам, и они не оставляли мастера без работы.
Безумно жаль, что и здесь XIX век со своим туповато-прямолинейным (в прямом и переносном смысле) представлением о симметрии как критерии красоты сумел напакостить и перекроил на «просвещённый» вкус невероятную задумку Потехина. Построенный им храм представлял собой четверик с одной апсидой, к которому так, как этого не было нигде и никогда, по диагонали примыкали тоже одноглавые меньшие по размеру приделы: северный ближе к востоку, его апсида находится почти вровень с апсидой храма, а южный был сдвинут вдоль четверика к западу, так что его «задняя», западная часть выступала из-за храма и смыкалась с крытой западной папертью, а апсида была «задвинута» почти до середины четверика. Такая неожиданная, асимметричная композиция придавала церкви необыкновенную подвижность, живость, создавала невероятные, зрительно «обманные» ракурсы. Пульсирующие венцы кокошников, завершавших все три части здания, ещё больше усиливали динамический, «танцующий» характер маленького храма. Архангельская церковь это ещё одно подтверждение того, что простота – одно из проявлений гениальности. Для воплощения своего дерзкого замысла зодчему понадобился минимум внешних выразительных средств – кокошники просты по рисунку, без украшений внутри, наличники и порталы так же безыскусны, украшения стен – простые лопатки, ступенчатый карниз да поясок неизменного поребрика, даже барабаны лишены аркатурных поясков. При всей затейливости и хитроумности композиции у Архангельской церкви – милое и нежное, приветливое лицо.
Регулярный образ мысли начала XIX века не мог снести такого неправильного безобразия, и южный придел был разобран и передвинут к востоку, чтобы всё стало понятно и симметрично – апсида к апсиде, а кроме того полезнее – повыше, повместительнее и без всяких глупостей вроде кокошников, которые выводить и муторно, и бессмысленно. Но даже сейчас, с «протезом», храм невольно притягивает взгляд, интригует. За обманчивой деревенской безыскусностью – даже без внимательного разглядывания, на подсознательном уровне – ощущается его особенность, заключённая в нём загадка.

Кузнецов И.Н., Новохатко О.В. Серебряное кольцо. М.: Памятники исторической мысли, 2007.

"Учиться б рад, да переучиваться тошно".
У бывшего в употреблении историка любое знакосочетание, напоминающее программный код, вызывает священное трепетание предсердий, обещающее кончину близкую, лютую и неминучую, причём непременно в конвульсиях и с пеной на губах. Это очень дурно влияет на самооценку и пищеварение.
На сегодня порогом для меня остаётся умение оставлять ответные сообщения с вложениями.
Но развиваться буду пробовать.

Вокруг головы – это мысли, которые никак не попадут внутрь.
Ну как же без дозволения А.Г. – какой-никакой, а всё-таки Автор и Председатель редакционной коллегии.

Точно, по Ленинградке, из Москвы по правой стороне поворот перед горкой, кажется, со светофором. Про километры – боюсь соврать, но совсем рядом.

«Запад есть Запад, Восток есть Восток, и вместе им никогда не сойтись». Умный человек написал, однако ошибся. Сошлись. Чуть западнее Москвы, в Поярково, в церкви есть окно, в котором нельзя не увидеть китайские мотивы. Это просто чертёж древнекитайской (X–XII века) крыши «сешань», вполне безобидно вписанный в рисунок храма (очень задолго до европейского увлечения «китайщиной»). Окно как окно, и не такие видали.
Тот, кто строил, это сам придумал или подсмотрел где-то? В середине XVII века сгонял в Китай и тут отпечатлел? Интересно было бы найти ответ, но даже и без ответа ясно: хорошее окно, наше, тутошнее, берём, а китайское оно или вьетнамское – дело девятое. Нам – подходит, и выглядит вполне по-русски.
Кстати уж, про Восток и Запад. Строитель церкви, боярин Артамон Матвеев, женат был на леди Гамильтон, и слыл одним из главных поборников интенсификации контактов с Западной Европой. И это «западничество», ставшее пресловутым два века спустя, нисколько не помешало ему поставить архирусскую по архитектуре церковь, сопоставимую с псковскими, суздальскими, владимирскими, ярославскими, вологодскими и кирилловскими шедеврами. Не было и нет никакого противоречия между «западниками» и «славянофилами», есть только глупость, злоба, невежество и обман. Честность, талант, чувство собственного достоинства, работящесть, вольнолюбие и любознательность, законопослушность и сострадательность, желание следовать лучшим образцам и опора на собственные силы – одинаково хороши что у тех, что у других; а коли ничего этого нет, тогда и пригождаются пронырливый ярлык почвенничества и посконная печать безместности: бездари всегда нужен виноватый в его бедах враг.
Потихоньку двинемся в сторону колокольни.
Что она, колокольня, хороша, уговаривать никого не надо, и так видно. Она не просто хороша, она волшебна, не только видом (два восьмерика, шатёр, гирьки в проёмах, основание, повтор рисунка кокошников, слухи), но и замыслом, конструкцией.
В замысле самое интересное – основание. Автор уже знал, какая получится потом колокольня, то ли по рисунку, то ли по макету, то ли в голове держал. И когда колокольни ещё не было, он придумал такое основание – низкий табурет с растопыренными ножками, стоящий на цилиндрах, стоящих на кубиках, с огромным открытым пространством внизу, под будущей колокольней. Заметим ещё раз, колокольни сверху пока нет, а угловые сдвоенные колонки уже стоят с наклоном кверху внутрь.
Зачем он их наклонил? Прямо-то сделать проще – по отвесу клади кирпич, и дело с концом, прямо и красиво. А так – полное ощущение, что ножки разъезжаются, как у щенка, ещё не умеющего ходить. И поставлены не посередине цилиндров-бочек, а с краю, ещё чуть-чуть, и сорвутся, и всё обрушится.
Зачем ему понадобилось создавать такое впечатление? При такой конструкции закрадывается крамольная мысль: а не входил ли и прогиб верхнего карниза в авторский замысел? Вот ножки разъезжаются, карнизик прогибается – и...
Так прогибается или нет? Верить своим глазам, или верить рассудку, который напоминает о твердых и аморфных телах, о кирпиче, в котором совсем нет пластичности, о затвердевшем растворе, об отстутствии расходящихся книзу трещин, о неизломанных полуовалах из тёсаного кирпича над арками, о железных связях между ножками табурета?
Верить надо и глазам, и рассудку. Да, прогиб карниза есть, и так и был задуман и построен (и восстановлен недавно реставраторами), и не по небрежению или из-за ветхости материала всё просело, а стоит, как положено.
Сама колокольня – очень ладная, тонкая и звонкая, но вот подставка – уж слишком... того.., здорова, массивна и толста. И видно это было не только нам, но и строителям. Уж если они в церкви и в самой колокольне так хорошо видели пропорции, так следили за легкостью, прозрачностью и воздушностью – то что бы им было глаза зажмуривать на тяжеловесность основания колокольни?
Десятка полтора объяснений этому, наверное, есть. Предложим ещё одно, скорее всего, неправильное и безнадёжное.
Церковь – маленькая и низенькая, трапезная – крохотный коридорчик, про гульбище и думать не приходится, не к чему его прилепить. И тогда то ли заказчик, то ли церковный староста, то ли ещё кто – задумались: а чем заменить гульбище, чтобы народу хоть было где валенки от снега отряхнуть, друг с другом поговорить, остыть от борьбы за жизнь, с мыслями собраться, прежде чем в храм войти? И выдали строителю заказ, и отмерили шагами: чтобы вот столько и столько места было под колокольней, и колышки в землю вбили – так, и никак иначе, бечёвкой длину и ширину отметили и с собой ту бечёвку забрали. Тут-то строитель и задумался: как же мою хорошую колоколенку соединить с таким разляпистым основанием? – А никак не соединить: это всё равно что дьяконскую свечу укрепить на бочке – стоять будет, но как-то нелепо, несоразмерно, да и непонятно, зачем тут вдруг бочка понадобилась.
Вот тогда и родилась у кого-то мысль, от скудости ресурсов и важности задачи оказавшаяся гениальным решением. Оно, это решение, сегодня впечатляет не столько красотой, сколько ловкостью, но если вдуматься, мы бы навряд ли сочинили что-то лучшее (уж не говоря про красивое) при данных условиях задачи.
Чтобы было много места – сделаем не стены, а столбы (много вы видели колоколен на ногах?), чтобы перейти от массивности к стройности – наклоним углы, чтобы оживить всю эту тяжесть – сделаем подставку пружинящей, прогибающейся, словно батут под гимнастом.
Поярково – это Кааба для правоверных архитекторов. Без хаджа сюда, без семи кругов – так и останешься просто верующим.
Пружинит ведь, правда?

Кузнецов И.Н., Новохатко О.В. Серебряное кольцо. М.: Памятники исторической мысли, 2007. С. 260–267.