ink (Все сообщения пользователя)

Тоже с хитростями.
В иконостасе – вертикальные колонки, а главное – их завершения, капители. Они будто говорят каждому входящему: да брось ты, не так всё уж мрачно, давай побалуемся: одна капитель туда, другая – сюда, головки словно в танце кланяются и глазками подмигивают, намекая: уж если в таком месте можно пошалить, может быть, и в других местах лёгкая шалость не возбраняется – жить лучше не станет, ну так хоть на душе веселее будет, коли грехи позволят. В XVII такое было бы немыслимо. Там как-то иначе веселились.
Про наружность Успенского собора распространяться не приходится – всяк и сам видит, сколь храм могуч и строен, как уместны зелёные пояски изразцов, особенно на гранёных барабанах под куполами. Силуэт слегка подпорчен плоским водоскатом вместо закомар и крышей над гульбищем, но и тут должно помочь воображение: плоскости мысленно убрать – и храм как будто избавится от мешковатости, отряхнётся от налипшего мусора, приосанится и повеселеет.
Западное крыльцо сделано самым высоким. Оно и понятно, главный вход здесь. Но что в этом домике сверху могло помещаться? Не могли же его оставить пустым, просто для красоты. Раз построили – надо использовать. И как и откуда туда входили? Если окна есть – их же надо мыть? Неизвестно.
Стены и башни монастыря – уже не очень военные, строители старались не так для обороны, как для красоты.
Пострелять отсюда, конечно, можно, но чтобы воевать – вряд ли.
Да и как можно такую красоту воевать?

Входим.
Слева – здание старой-престарой трапезной, над которой в XVII веке надстроили церковь о пяти головах, с кокошниками. Ну а что она без апсиды – это мы уже и не замечаем, привыкли. В Серпухове такая есть, в Коломенском. С северной ее стороны – дверь, чтобы входить с ныне несуществующего крыльца или гульбища.
В монастыре столько всего есть, что уж она как-то и неприметна, разве что огромной одностолпной трапезной палатой и северным входом, в который нельзя войти, и дымником ровно над ним, в двух метрах: дверь, а над ней дымоход. Или он бутафорский, абы как недавно поставленный, или они там, в XVII веке, лучше нас умели дымоходы гнуть, сохраняя возможность периодической прочистки от сажи: сегодня ни один пожарный такой проект бы не принял (хотя, может быть, это больше говорит о пожарникых, чем о проекте).
Прямо по курсу – главный, Успенский собор.
Ну и тут, как водится, первый сюрприз. Это кто ж такое чудо чудесное отчебучил? Кто лестницу от крыльца влево на один пролёт отодвинул? Южный вход в храм – ровно посередине, под вторым окном, подчёркнут крыльцом, а с земли к нему дороги нет.
Очень хочется с ходу отругать реставраторов: мол, прямой им путь понадобился от монастырских ворот к лестнице, вот и переделали. Однако не тут-то было, не так всё просто, да может, и вообще не так.
Изразцы-то муравленые в нишах под крыльцом стоят. И что-то не видно, чтобы их переставляли. А ползучая арка под лестницей? А ступени? А ширина того, что мы сегодня называем перилами?
Что же, выходит, что этакую загогулину прямо в XVII веке и сотворили? И на что она им понадобилась? Спросить не у кого, придётся самим соображать.
А ответ на поверхности. Мы же с юга подошли, и если отсюда в храм войдём, то прямо к дьяконской двери в алтарной преграде и припрёмся. А там служба, хор, прихожане – так на нас и уставятся, забыв и про службу, и про молитву.
Вот оттого строитель и намекнул: нет уж, ты хоть прямо от ворот сюда пришёл, сразу в храм-то не лезь, повороти налево, дойди до западного входа, как человек, а уж потом, после службы на север и на юг будешь выходить – не показывая спину иконам. Попробуй повернуться спиной к покрову Сергия Радонежского в Троице – он те повернётся: дырку в спине взглядом сделает, век не забудешь его глаза.
Лихо придумано! Деликатно, но настойчиво и доходчиво. Ни тебе стрелок, ни табличек: «Пожалуйста, пройдите налево». Имеющий глаза – да увидит.
Ладно, повернули налево, идём под крышей по гульбищу.
Неправильное гульбище, не было оно крытым. И тут уж нам не надо доказывать, что меняется силуэт храма, что нарушается его стройность, что крыльца такие высокие и вертикальные не для того строили, чтобы прихлопнуть их плоской крышей над гульбищем. Есть не мыслительное доказательство, а фактическое. Это западное крыльцо со стороны гульбища: поверху остались два кирпичных карниза, которые никакой здоровый человек делать бы не стал, если собирался сразу же накрыть их сводом. (И для чего тут свод – крыша-то плоская?) Карниз – не столько для красоты, сколько для отвода воды от стены. А откуда возьмется вода под крышей?
Нет, всю эту крытую галерею устроили позже, стремясь не к красоте, а к удобству, чтоб вода за воротник не капала.
Внутри собор величественный и обычный. За входом – четыре столпа, стены с росписью и иконостас. В стенах и столпах есть, правда, нечто необычное – каменная высота. Тот бетонный бордюр (или бортовой камень), мимо которого мы каждый день около своих домов бессчётное число раз ходим, весит 90 кг. (Ну прямо как человек средней комплекции). В каждой колонне таких камней – даже предположить страшно, сколько: 500, 1000 или 2000? Сколько ж она весит? Про стены и думать не хочется. Даже посередине высоты они огромны; а ближе к земле? Там толщину надо мерить уже не сантиметрами, а метрами: насколько больше или меньше двух метров. А столпы в нижнем храме такого размера, что про их вес и предположить ничего невозможно – там уж речь должна идти не о тоннах, а о десятках тонн.
Конечно, известняк или кирпич – это не гранит, не бетон и не мрамор, вес поменьше будет. Но всё-таки, скажем, самую маленькую известняковую надгробную плиту от земли не всякий оторвать сможет – килограммов двести, да будет. А тут во всём храме – сотни, да какое там, тысячи тонн.
На болоте.
И храм, и монастырь целиком стоят на болоте.
И не тонут. То ли основатели монастыря каким-то непостижимым образом обнаружили здесь под болотами скальные породы, то ли какое другое знание помогло им и их последователям поставить монастырь почти на воде. Нынешние насельники монастыря говорят, что храм стоит «на плоту», без фундамента. Тысячи тонн – без фундамента. И не тонет, не покосилось, ничего нигде не просело.
Кто знает как – пусть проверит, просверлит землю, просветит её чем-нибудь, просканирует, есть там скала, или нет.
А у нас есть другое соображение, почему плот – самое правдоподобное предположение.
Не то что рядом с гульбищем, а вплотную, почти касаясь стенками до 1941 года стояла колокольня, которой равных – и не было, и нет. Достроенный Борисом Годуновым Иван Великий в Москве, конечно, повыше будет (на пять метров), но этот гигант 76 метров был не в пример стройнее.
Зачем было бы колокольню ставить так близко, совсем рядом, вплотную? Когда ещё так ставили? С какой стати? Не против западного входа, а где-то на углу, бог знает где.
Правду знает только тот, кто ставил.
Одно из двадцати семи одинаково правомерных предположений – да, был плот, по площади гораздо больший, чем площадь храма, не в два и не в три наката, а в пять или десять, из проморившихся брёвен, поверху песок, крупный щебень и камни, чем выше, тем крупнее. И на общей с храмом платформе, именно на северо-западном углу, чтобы не перегораживать западный вход, построили колокольню с отношением высоты к основанию – 10 / 1.
Небоскрёб XVII века.
В колокольне, наверное, было много примечательного, уж теперь мы не увидим, какие там были лестницы в стенах, как делались ярусы, перекрытия (если были), как часто стояли связи. Но одну деталь можно приметить и сегодня. Если считать сверху, от купола, на третьем, четвертом и пятом ярусах отчетливо видны совершенно одинаковые в высоту каменные не то балясины, не то перила. Очень красиво выглядят. Такие вертикальные заборчики по верху трёх ярусов – очень уместны. Ярусы дают горизонтальное членение, а тут – такой маленький вертикальный дробный ритм. Хорошо.
Один вопрос – почему они абсолютно одинаковы в высоту? Так, примерно метр – метр десять? И уменьшение ширины каждого яруса с этими заборчиками по сравнению с каждым следующим наверх – тоже около метра. То есть между заборчиком и стеной яруса – расстояние примерно в метр. Уж наверное, не чтобы снег собирать.
Всех туда, конечно, не пускали. Но те, кого пускали – какой же им отрывался вид! Сегодня такой только вертолётчикам и доступен– но в суете, с шумом винтов и грохотом двигателя. А в тишине, после того как долго-долго протискивался по лестнице внутри стены, с колотящимся сердцем, наконец выбираешься на эти маленькие гульбища – ...
За колоннами в храме – иконостас середины XVIII века.
Тоже с хитростями.

Тут уж и не знаешь, как и растеряться, откуда и подступиться.
Монастырь такой, что любая лавра позавидует: такого XVII века больше нет нигде, почти нетронутого переделками, могучего и элегантного, красивого и рационального, героического и трогательного, домашнего и величественного, сильного и беззащитного. Этот монастырь хочется сложить в ладошку и всегда носить с собой: достал, посмотрел – легче стало, всё ничего, ещё прорвёмся. «Будем жить».
Стоит на болотах, кругом озёра, на подъезде в виду монастыря остановишься – и дальше ехать страшно: неужели дальше ещё краше будет? Неужели бывает?
Не то слово. Бывает и будет, только доберёмся до входа в монастырь и раскроем пошире глаза.
Ещё и внутрь не вошли, а уже час можно стоять, думать и удивляться. Можно и два.
Всего-то – надвратная церковь. Не Трезини, не Баженов, не Казаковы, не Тон. Те-то строили – ого-го как, ходи да ахай, то тебе Донской монастырь, то Храм Христа! Уж церковь – так церковь, колокольня – так колокольня, весь мир знает, фотографий – бездна, монографий – туча, восторгов – и вовсе не счесть. Вот у них – высокое искусство архитектуры. А тут – ворота и ворота, нечто нарядное, но на первый взгляд заурядное, ну пять глав, ну два проезда, ну кокошники. Что мы, таких церквей не видали?
Таких – не видали. Таких больше нет.
Отвернитесь на секунду от фотографии, закройте глаза: сколько основных цветов в раскраске этой церкви? Два? Красный и белый?
Нет, их пять: красный, белый, желтый, зелёный и черный, не считая уж того, что там в изразцах и на крыше. И красный – не красный, а кирпичный; и белый – не белый, а известковый; и жёлтый – не жёлтый, а золотой; и зелёный – не зелёный, а муравлёный (то есть травянистый); и чёрный – не чёрный, а тень на белом. И так – во всём: то, что видно – не то, что есть, а то, что нам показали строители, старые и нынешние, то, что они заставили нас увидеть, когда даже его и нет на самом деле. Равновесия (симметрии то бишь), гармоничности, пропорциональности, высоты и красоты в этой церкви вроде бы и нет, но мы всё это видим и готовы этим наслаждаться без понуждения. Они – заставили видеть, а мы – готовы без понуждения глядеть. Мы можем (и очень часто так и делаем) пройти мимо пропорций, высоты и красоты и ничего не заметить – но если притормозить и присмотреться, то оказывается, что непонятно, почему, но вроде бы хорошо, так, пёстренько, ярко, белого много, и вообще...
Без понукания – остановись, а уж они – заставят, только глаза разуй.
Строители этой церкви знали всё про то, как её надо построить, чтобы неторопливые люди видели её красоту и недоумевали оттого, что не могли объяснить даже сами себе – ну в чём она, красота-то? Всё перекошено, два разных окна на разной высоте, слева торчит короткий кусок крыши второго яруса, а справа – нечто вытянутое, плоское и закруглённое, внизу между тремя зеленоватыми столбами – почему-то две непохожих арки для ворот; ни одна часть с соседней не сочетается, одно к другому никак не приклеивается, всё рассыпается, какое-то нагромождение случайно составленных разноцветных кусков неведомо чего. Нету тут никакой красоты.
А мимо не пройдешь! Ан есть, да ещё какая!
Увидь красоту и перестань недоумевать: просто соедини образ с мыслью; покуда мыслью не охватишь, чувство не появится (хотя, конечно, удивление перед непонятным, но притягательным останется). Чтобы полюбить – надо посмотреть и подумать.
Смотреть нам никто не запретит, а думать – попробуем. Всего не уразумеем – ну хоть что-то, да наше будет, авось, пригодится когда-нибудь.
Пойдём снизу, от земли. Прямо, как будто, по центру, – огромная арка с надписью “Иосифо-Волоцкий монастырь”, под ней – три подвешенные маленькие арочки, ещё ниже – проезд для высоких тентованных грузовиков, ради которых рачительные хозяева оторвали и куда-то унесли гирьки, похожие на те, что в правом проезде, и в крытом гульбище, и в верхнем окне. “Зачем нам гирьки? Нам гирьки не нужны”. Вот и нет гирек в центральном проезде, который на самом деле ничуть не центральный, поскольку середина первого этажа приходится на правую стену арки. Но он, конечно, самый парадный и главный, который открывали для самых важных гостей, нечасто. А правый проезд – рабочий, обиходный, на каждый день, для своих, поскромнее, висячих арок только две, вся пристройка сделана с отступом в глубь от передней парадной стены, чуть пониже. Оно, кажется, и правильно: вот – парадный вход, царский, вот – обычный, для всех остальных.
Ещё мы и выше первого яруса не поднялись, а в мысли строителей обнаруживается такая затейливость и хитрость, что аж вольнодумием попахивает. Вольнодумие – в равенстве. Собственно проезды, проёмы, проходы – что слева, что справа – не подобны, не конгруэнтны, не сопоставимы – они одинаковы, тождественны, равны – и в ширину, и в высоту. Вельможе – наружного почёту больше, его встречает слева широкое и высокое место; простолюдину – хоть уважение и поменьше, но по общему рисунку такое же, как ясновельможному пану. Но проникают в монастырь что тот, что другой через равные проходы, вынужденно вспоминая, что перед богом все равны. Больше того, великого левый проход унижает, а убогого правый проход возвышает. Как же должен был про себя потешаться строитель, когда придумал эту разность порталов и равность проходов! И несть числа тем великим, которые прошли через главный вход, так и не услышав строительского хохота с небес, и несть числа обычным людям, воспользовавшимся правым проходом под апсидой и не заметившим, как ловко им сделан комплимент, как их увеличили в росте хоть на вершок, как им выпрямили спину, как подняли голову и предложили дышать ровнее. (Кстати сказать, с внутренней, северной стороны – уже и порталы одинаковые).
Уже ожидая подвоха, подымем глаза чуть выше. Открытое гульбище (т. е. крыша на нём есть, но оно всё равно открытое, воздушное, безо всяких оконных переплетов) и вытянутая апсида. Даже слишком вытянутая, она по длине больше, чем половина храма, и очень низенькая, до потолка можно рукой дотянуться, метра два с небольшим. Зачем её так сплюснули и вытянули?
Чтобы не мешать общему впечатлению от церкви. Она неровная, но равновесная, несимметричная, но гармоничная, не очень высокая, но стройная, дробная и цельная, зыбкая и прочная. А ещё она квадратная. То есть ширина по низу почти равна высоте по середине (без куполов и крестов, конечно). Как можно квадрат сделать стройным?
Насильственной, сознательной, разными способами устроенной асимметрией.
Сдвоенные красные полуколонки слева в церкви стоят ровно, строго над левыми зелёными изразцами. Сдвоенные красные полуколонки справа (заметно короче, чем левые) – ну уж никак не попадают на центральные изразцы, они гораздо правее. А чтобы уж совсем всё запутать, каждая зелёная полуколонна слева и справа имеет белых тоненьких дублёров, перехваченных шестью отчётливыми поясками, вертикально-дробных, бело-незаметных. Окно в церкви смещено влево, и при этом верхушка наличника указывает ровно на серединку центрального кокошника. Пять кокошников – симметричны, окно – смещено, а всё вместе – ровно.
Красно-зелёные составные вертикали делают церковь высокой, квадрат – стройным. Неравное – выровнено, неподходящее – подходит, асимметрия уравновешена цветом, массой, тенью, ритмом разных по размеру вещей.
Таких надвратных церквей – ещё поискать.
Входим.

«Первым каменным зданием монастыря был собор Успения Божией Матери. Строительство его было начато в 1484, а закончено в 1486 г. Собор был расписан «безмездно» Дионисием и его учениками. Он просуществовал почти 200 лет, а в конце XVII века был разобран и выстроен заново. До нас дошло описание первого собора, сделанное в 1578 г.: «Соборная церковь Успения Пречистыя Богородицы, строение чудотворца Иосифа, на церкви пять глав, на них кресты деревянные, глава и кресты обиты железом белым, в церкви трои двери, затворы в них железные, паперти деревянные, крыто тёсом». Дионисием была написана храмовая икона Успения Божией Матери.
В 10-е годы XVI века рядом с Успенским собором на вклады Семёна Дичка Клементьева с супругой была возведена трехъярусная колокольня с поминальной церковью в честь иконы Божией Матери Одигитрии. В верхнем ярусе под колоколами были установлены куранты.
В 1506–1510 гг. была построена одноглавая церковь Богоявления с трапезной, созданной по образцу московской Грановитой палаты. Свод её держится на одном столпе, напоминая раскрывающийся тюльпан. Строительство велось на средства Бориса Кутузова – <...> друга детства прп. Иосифа и князя Семена Ивановича Бельского. Позднее, в середине XVII века, иждивением архиепископа Новгородского Феодосия, постриженика монастыря, трапезная была расширена.
В 1543–1566 гг. монастырь был окружён оборонительным поясом из крепостных стен, а в 1589 г. была возведена надвратная Петропавловская церковь.
События Смутного времени нанесли монастырским постройкам серьёзный ущерб, и к середине XVII в. стало очевидно, что практически всё надо перестраивать заново.
В 1645 г. в монастырь был прислан крупный русский зодчий Иван Неверов. Он всё осмотрел и составил план строительства, который изложил в своей сметной росписи. «Городу и башням впредь стоять будет невозможно, – писал он, – потому что всё осыпалось и во многих местах развалилось». Новую крепость было решено строить по образцу московского Симонова монастыря – мощнейшей крепости, выстроенной по всем правилам фортификационного искусства.
План, выработанный Иваном Неверовым, осуществлялся в течение нескольких десятилетий. Идею нового строительства в монастыре активно поддерживали сами волоцкие иноки. Они направили челобитную царю Алексею Михайловичу о переводе из Калязинского монастыря келаря Нифонта Телегина и об определении его келарем и «строителем» Иосифо-Волоцкого монастыря. Просьба мотивируется тем, что «...тот старец Никонт Телегин был в Иосифове монастыре в прошлом во 156-м году [т. е. в 1648] по нашему братцкому приговору в келарех и городовое каменное дело зовёл. А ныне без того старца Нифонта то городовое каменное дело стало».
Подготовка к строительству велась с 1649 г., но само оно началось лишь в 70-е годы XVII века. Все работы производились исключительно русскими мастерами; руководил строительством талантливый зодчий Трофим Игнатьев, крестьянин с. Никольского Дмитровского уезда.
<...>
Сначала были возведены стены и башни. В соответствии с планом в монастыре ежегодно ставилась одна башня и 50 саженей прясла каменной стены. Так были построены Никольская (1677), Часовая и Воскресенская (1678), Петровская (1680), Старицкая (1681), Германова (1683) и Кузнечная (1685) башни. Две последние сразу получили кирпичное шатровое завершение, остальные первоначально были покрыты тёсом.
В 1679 г., когда очередь дошла до южного участка стены между Воскресенской и Петровской башнями, были заново перестроены Святые ворота с надвратной Петропавловской церковью. Эта маленькая бесстолпная церковь завершается ярусами кокошников и пятью главами, стоящими на сомкнутом своде. Она окружена сводчатой галереей на фигурных столбах. В украшении ворот и самого храма использована поливная керамика.
В 1682 г. была частично перестроена трапезная Богоявленская церковь. Из одноглавой она превратилась в пятиглавую и была приведена в соответствие с Петропавловской. Её нарядное завершение составляет контраст с лаконичными формами самой трапезной XVI века.
В 1688 г. старый Успенский собор был разобран и было начато возведение нового, охватывающего по периметру основание старого. При этом погребение прп. Иосифа, находившееся за южной стеной старого собора, было бережно сохранено. В стене нового храма над могилой был устроен аркосолий, подобный тем, что существуют над могилами в древних византийских храмах. Строительство производилось на вклад дьяка Захария Силина и на царские пожертвования под руководством подмастерья каменных дел Кондратия Мымрина. Четырехстолпный крестовокупольный пятиглавый собор стоит на высоком подклете, с трёх сторон он окружён сводчатыми галереями. Трём его порталам соответствуют наружные лестницы. При том, что общая концепция собора выдержана в традициях древней русской архитектуры, проработка деталей выполнена в стиле московского барокко. В убранстве собора также привлекает внимание полихромная керамика, особенно – широкие пояса изразцов «павлинье око», опоясывающие четверик по закомарами и восьмигранные шеи куполов. Изразцы изготавливались в мастерской известного «ценинных дел» мастера Степана Полубеса.
В 1692–1694 гг. колокольня, постепенно надстраивавшаяся, была доведена до десяти ярусов. Работа была выполнена местными мастерами, Никитой Дюжёнком, Микитой Аристовым и Микешей Герасимовым «с товарищи». Перестроенная колокольня была выдающимся сооружением. По высоте она всего на пять метров уступала колокольне Ивана Великого, а отношение её высоты к основанию (10:1) не знало себе равных. Несмотря на то, что из-за просадки болотистого грунта со временем колокольня заметно накренилась, она по-прежнему сохраняла устойчивость. С неё открывался вид на всю окрестность; можно было видеть около 20- церквей. Колокольня до наших дней не дошла: во время Великой Отечественной войны она была взорвана, а в 60-е годы фрагменты рухнувшей части столпа были вывезены на щебень – без обмеров и исследований.

Александрова Т., Суздальцева Т. Преподобный Иосиф Волоцкий и созданная им обитель. 2-е изд., испр. и доп. М., 2004. С. 26–31.

вот
а подпись изменена, потому что ни у кого такой на форуме нет – видимо, это неприлично, именоваться собственным именем.
"Будь как все – купи себе троллейбус".

Упрек не принимаю.
Я не только никого не хотел обидеть, но и не обидел. Перечитавши свои эпистолы, нашел только одно слово, которое могло бы показаться сомнительным – "лупоглазый", – но и оно не оскорбительно, поскольку оно вполне относится и ко мне, и характеризует прежде всего именно мотивацию путешественника и на старте его увлечения, и до конца дней: я этим занимаюсь, потому что это мне интересно, я всегда готов "вылупить глаза" на нечто, достойное восхищения и удивления; страстность моего сообщения – не в желании сообщить собеседникам, что они нехороши, а в желании намекнуть на дальнейшие перспективы, на то, что ещё интереснее и любопытнее, показать то, мимо чего, быть может, они впопыхах промахнули, не заметив – и не потому, что я зорче или лучше их, а потому что я жаднее, не в смысле "зажилить что-нибудь", а в смысле "дознаться и выкопать" то, что не лежит на поверхности – так оказывается ещё интереснее.
Но если кого-то мое сообщение все же обидело – приношу свои извинения: не по злобе, а "токмо волею пославшей мя жены".

Из Заключения к "Серебряному кольцу":
Когда узнаешь, кто, когда и как строил церковь, она станет ближе, понятнее. В таком-то году, такой-то человек, ничем от нас не отличный, кроме лично пережитого, такими же руками клал почти такие же, как сегодняшние, кирпичи, так же сомневался, какие окна где учинить, так же думал, прикидывал, довольно ли будет леса, сколько гвоздей купить, как место выбрать, чтобы и не на горе стояла, и не в яме, чтобы на дороге издалека показывалась, обещая скорый отдых в обжитом месте. Вопросы, знакомые любому, кто ставил дом. Если представить себе все строительство, от задумки до первого удара колокола, и «выключить» навсегда электричество, «продать» экскаваторы и бетономешалки на дизельном ходу, «избавиться» от теодолитов и архитектурных институтов – тогда и посмотрим, как применялись мыслительные способности в XVII веке.
Если взять книгу старого, малознакомого автора, о котором известно только то, что он вроде бы недурно писал, внимательного читателя ожидают ошеломительные открытия. То, о чем писали Салтыков-Щедрин, Толстой, Достоевский, было известно уже Боэцию, Исидору Севильскому и Томасу Аквинату. Талант – это умение сказать очередному поколению давно известные истины так, чтобы оно остолбенело в восторге постижения. Гениальность – это умение сказать то же самое так, чтобы все последующие поколения не уставали восхищаться сказанным.
В русской архитектуре XVII век – то же, что Пушкин в литературе. Просто, понятно, гениально.
Как им это удавалось?
Конечно, мы не надеялись найти ответ, мы хотели лишь толком сформулировать вопрос. Цель книги – рассказать про целый век не словами, а фотографиями того, что в одном только месте – в Кремле и под Москвой – от этого века осталось. Слова могут быть правдивыми и лживыми, умными и глупыми, учеными и неучеными. Словам можно верить и не верить, их можно доказывать и опровергать. А фотография – это фиксация того, что есть. С фотографией трудно спорить – ну вот есть оно и есть. Ничего художественного в фотографиях этой книги нет. Есть только желание выявить и показать сооружения; по возможности без проводов, многоэтажек и мини-юбок. Хотя – и это, может быть, зря: вместо проводов были огромные поленницы дров, вместо многоэтажек – не менее величественные кучи навоза, вместо мини-юбок – тоже что-нибудь было, плодились ведь как-то, и размножались. Фотографии – продолжение воображаемой линии от указующего перста более или менее (чаще – менее) осведомлённого попутчика – во-о-о-н туда гляньте, видите, какая штуковина, вот на это еще посмотрите, вот этому еще изумитесь, облейтесь слезами не над вымыслом, а над смыслом.
Эта книга – не путеводитель, не фотоальбом и не монография. Это книга-микроб: перед авторами стояла задача поделиться с читателем тем же «недугом», который приключился с ними самими – переходящим в изумлённый восторг интересом к XVII веку. Поэтому в ней нет расстояний в километрах, длин в метрах, продолжительности жизни в годах, веса в граммах и объективности в тексте; она субъективна от форзаца до нахзаца и оттого легко поддаётся критике любого направления, оттенка и степени ядовитости. Расстояние, вес, длину и «объективки» на все сооружения не составляет никакого труда отыскать, если микроб начнёт работать, а критика поможет хорошим микробам победить плохие, и тогда задача авторов будет выполнена: апология XVII века состоится. Когда Россия еще не торговала нефтью, газом и электричеством – за счет чего она жила, богатела, расширялась и украшалась? Неразрешимая, непостижимая, великая и ужасная загадка.
Всё, что отснято, существует благодаря усилиям трёх групп людей, каждому из них в отдельности и всем вместе – земной поклон и почтительная благодарность. Первая – священнослужители, прихожане, паломники, послушники и монахи. Они сделали то, что мы видим, живым и осмысленным. Вторая – чиновники, администраторы, бизнесмены и финансисты, которые находят деньги на то, чтобы делалось то, что мы видим. Третья – архитекторы, искусствоведы, историки и реставраторы. Они сделали то, что мы видим, таким, как мы это видим. Профессия реставратора сродни профессии хирурга: и тот, и другой трогают руками самые нежные, самые важные и в то же время самые больные внутренности человеческого и общественного организмов, и от них порой зависит жизнь – и одного, и всех. Только реставраторов реже благодарят.
За благодарностью – вечная хула тем, кто заставил разрушить сотни и тысячи памятников в XVIII–XIX– XX–XXI веках. Время, ветер, вода и люди уничтожили то, что мы уже никогда не увидим. А ведь памятников было в сто раз больше, и не только церкви и монастыри, было и жилое зодчество, и какое!

В XXI веке мы не только наследуем XX-му и предшествуем XXII-му, мы и сами по себе, сейчас, какие-то – суть. Наше время в будущей периодизации истории тоже как-то назовут и тоже будут стараться понять.
Потомкам будет легче понять нас, если мы им оставим то, что было до нас.

и просто пишите что-то тут на форуме

Желание что-то просто писать немного зависит от понимания – а оно кому-нибудь надобно?
К примеру сказать, я несколько лет пробую головой на прочность стену, пытаясь создать межиздательскую серию книг "Памятники истории России". С одной стороны – чудно, что такой серии не было; с другой стороны – ну и шут бы с ней, с серией. Жили без неё – и дальше проживём.
Но именно из-за отсутствия такой серии 99 процентов не путешественников, а жителей самого Переславля уверены, что они живут в сущей дыре, на краю света, нищий на нищем, и нищим погоняет.
А какой-нибудь малюсенький Schwäbisch Hall, или заштатный Künzelsau, или мелкоскопический Rotenburg в богоспасаемой Германии могут похвастаться тремя–четырьмя очень хорошими книгами о себе, как минимум. А про Калугу, Серпухов, Устюг, Вологду, Каргополь, про Оку или Верхнюю Волгу – нет ни одной заслуживающей упоминания в приличном обществе книги в продаже. НИ ОДНОЙ.

Да, спасибо, разобрался с подписью со ссылкой.

Нет, это я опять не личном кабинете.
А кто такая "подпись со ссылкой..."?