Звенигородская научная база Астросовета (ЗНБА), где в 1983-84 г.г. я проходила астрономическую практику, расположена недалеко от монастыря, ходили туда пешком. В то время монастырь не действовал, а храм с росписью Рублёва был закрыт на реконструкцию. А как сейчас, что изображено на фресках Рублёва? Почему-то ни в одном сообщении об этом нет ни слова.
В то время монастырь не действовал, а храм с росписью Рублёва был закрыт на реконструкцию. А как сейчас, что изображено на фресках Рублёва? Почему-то ни в одном сообщении об этом нет ни слова.
Храм открыт, росписи Рублева посмотреть можно. При этом звенигородский монастырь сейчас наполовину действующий монастырь, наполовину музей.
Звенигород - один из старейших городов Московской области. Укреплённое поселение на месте Звенигородского городка существовало уже во второй половине XII — начале XIII века. Первое официальное упоминание о Звенигороде находится в грамоте московского князя Ивана Даниловича Калиты в 1339 году, передавшего данный город во владение своему сыну Так город становится центром удельного княжества (1339—1492) Ивана Ивановича, сына Калиты, хотя первые звенигородские князья обычно жили в Москве.
Князья создавали здесь опорные пункты, держали дружину и собирателей дани. Центром древнего поселения стал кремль на западной окраине нынешнего города. По завещанию Дмитрия Донского в 1389 году Звенигородское удельное княжество досталось его второму сыну Юрию Дмитриевичу, который превратил Звенигород в подлинную столицу своих владений и жил здесь почти постоянно до 1425 года. В годы правления Юрия Дмитриевича город пережил пору расцвета. Вокруг кремля была создана система земляных валов, по гребню которых шла высокая деревянная стена с башнями; остатки валов сохранились и поныне. В 1398 году недалеко от города на горе Сторожи преподобным Саввой был основан Саввино-Сторожевский монастырь. Около 1399 года в центре Кремля возвели белокаменный Успенский собор, в 1405 — белокаменный Рождественский собор в монастыре. Письменные источники XV—XVI веков говорят о торговле и таможенниках в городе. Город развивался, несмотря на разорение его татарами в 1382 и 1408 годах.
После смерти Юрия Дмитриевича в Москве в 1434 году Звенигород получил его старший сын Василий Косой, а после смерти последнего бездетным в 1448 г. — боровско-серпуховской князь Василий Ярославич; вслед за тем Звенигород был уделом сына Василия Темного Андрея Большого по прозвищу «Горяй», затем сына Ивана III Юрия Ивановича и наконец, при Иване Грозном, недолгое время входил в удел Владимира Андреевича Старицкого. После убийства последнего в 1568 г., Иван Грозный пожаловал Звенигород татарскому царевичу Муртазе-Али. Впрочем, Звенигород и раньше периодически жаловался служилым татарским царевичам и князьям.
В апреле 1605 Лжедмитрий I по пути в Московский Кремль сжёг и разорил Звенигородский Посад. Один из документов тех лет гласит: «Монастырские деревни они разорили, монастырские казенные деньги и лошадей и всякие монастырские запасы и хлеб забрали, и игумена Исайю с братиею ограбили и огнем жгли». Два года спустя самозванец Лжедмитрий II также пробирался к столице вдоль Москвы-реки. И вновь на пути интервентов оказался Звенигород. На этот раз город грабили более жестоко. Здесь же Лжедмитрий II принял посла от В. И. Шуйского, стоявшего во главе Русского государства.
Царь Алексей Михайлович избрал в 1660-х годах Саввино-Сторожевский монастырь своим «собственным государевым богомольем». В ту пору основное население Звенигорода жило на посадах. Нижний Посад или Вознесенская слобода протянулась вдоль Большой московской дороги. По переписи 1678 г. здесь было 28 дворов с 135 жителями. Верхний Посад или Рождественская слобода насчитывали дворов 26 и 120 жителей.
При Алексее Михайловиче вокруг древнего Рождественского собора был возведен ныне сохранившийся архитектурный ансамбль Саввина монастыря, включающий в себя Троицкую церковь, Трапезную палату, Звонницу, Царский Дворец, Царицыны палаты, Братские корпуса, стены и башни. При царевне Софье в 1693 в ансамбле монастыря появилась Преображенская церковь.
К достопримечательностям Звенигорода, дошедшим к нашим временам, относятся: • Вознесенский собор, построен в 2006—2007 годах на месте собора 1792 года, разрушенного в 1940-х годах. • Саввино-Сторожевский монастырь, действующий монастырь с архитектурой XV-XVII веков. В Рождественском соборе XV века — фрески и иконостас XVII века. В числе прочих зданий — палаты царя Алексея Михайловича и т. н. Царицыны палаты. На территории монастыря находится также Звенигородский историко-архитектурный и художественный музей. • Саввинский скит (1862) • Земляные валы Звенигородского городка • Успенский собор на Городке (1396—1399), белокаменный четырехстолпный храм, характерный для раннемосковской архитектуры; внутри собора сохранились росписи Андрея Рублёва и Даниила Чёрного • Церковь Александра Невского, восстановленная в 1990-х годах на основании чертежей и фотографий начала XX века • Храм Рождества Христова на Верхнем Посаде (1805) • В окрестностях города — многочисленные усадебные комплексы (Введенское, Ершово, Дютьково, Дунино и др.)
Согласен, монастырь сказочный и с загадками. Не считая Богородицерождественского собора, поставленного ещё Юрием Звенигородским, монастырь поразительно зауряден, мал по площади, неогромен стенами, нет ни великой колокольни, ни роскошных дворцов, в трапезной, когда-то довольно крупной, и то одни своды давным-давно обвалились, другие разобрали. А строительство шло одновременно с никоновскими Патриаршими палатами в Московском Кремле (1654). Вот там – дворец, в самом деле затмевающий и сейчас своим величием даже все последующие постройки (исключая, разумеется, посохинский Дворец съездов). И в те же годы Никон начинает Новый Иерусалим (1656) – неописуемый, чудовищно громадный, ошеломительный замыслом и воплощением, и ещё два монастыря. Как будто Никон – хозяин страны, а царь – так, попользовался тем, что осталось от главных строек, вот монастыришко себе соорудил, где всё непарадно, невысоко, негордо, чтобы было хоть место, где душу отвести, в покое побыть. Два монастыря строились почти одновременно – Новоиерусалимский и Саввин. Сегодня не вдруг и скажешь, какой из них именитее. От их сравнения можно много выиграть в понимании характеров строителей – патриарха и царя. Здесь всё настолько необычно, невиданно, что взгляд путешественника, подготовленного долгой поездкой к знаменитому месту и ожидающего разных диковин, не сразу находит то, чему действительно надо бы удивиться. Но если силой сломать глаз, заставить взгляд думать, то эта шкатулка окажется говорящей, монастырь-ларец приоткроется, а внутри замерцает горсть самоцветов. Стены его не так могучи, как в Троице, однако оборону держать какое-то время смогут, недаром тут в царствование Алексея Михайловича постоянно держали отряд стрельцов около северных ворот. Главный вход был через восточные, Красные ворота. Вот и сегодня хорошо было бы, войдя в монастырь через единственные ныне открытые северные ворота, зажмуриться, и как вереница слепых с поводырём, добрести до Красных, и уж там только открыть глаза и осмотреться. Вот тут и начинаются не то чтобы чудеса, но что-то необычное, непривычное, важное. Под Троицкой церковью – не ворота, здесь никогда ничего не закрывалось, нет ни створок, ни петель; это и не подклет: когда это подклеты были такого роста? Это высокий, торжественный, красивый, но униженный вход. Униженный – потому что ниже Троицкой церкви. Сколько хочешь почёта, хоругвей, поклонов, свиты, охраны, хоть триумфаторских венков – а всходя наверх по ступеням, помни, кто и что над тобой. Ещё не были окончены стены монастыря, ещё не было ни царицыных палат, ни царского дворца, ни колокольни, ни трапезной – а эту маленькую церковь уже подняли на почти шестиметровую высоту не случайно, не из-за рельефа местности, а с умыслом: входи беспрепятственно, но со смирением. Перепад высот к северу и к югу от Троицкой церкви – около пяти метров. Когда строитель решал, что вход, ворота и башня будут здесь, он что, не видел этого перепада? Слева – грунт вот он, а справа – шапка свалится, пока голову задирать будешь, чтобы верх увидеть. Не то что неудобье, а прямо-таки запрет на строительство. Слепой, что ли, строил? Нет, зрячий и думающий. Такое неудобье – редкая удача, грех не воспользоваться, надо только мозгами раскинуть, и новая церковь получится не хуже, чем старый Рождественский собор. Она не пересилила древний храм, но стала началом. Началом такого узла загадок, что его хитросплетения устанешь разгадывать. Откуда сегодня ни посмотри на Троицкую церковь – она маленькая, невысокая, невзрачная несмотря на пеструю раскраску и даже нарисованные сердечки в кокошниках, на замечательный шатёр, барабанчик, главу и крест. Соорудитель соседнего дома погубил в XIX веке у Троицкой церкви одно из её главных внешних украшений – гульбище, остатки которого ещё видны с севера и с юга. С юга – лестница, с севера – и объедки самого гульбища. Когда гульбище ещё стояло, оно поневоле было разновысоким с севера и с юга, и растущая к югу высота арок, на которых стояла галерея – как, должно быть, была хороша! Остаётся только угадывать и домысливать. А когда домысливаешь – и приврать недолго, может быть, там и не было арок, а сплошная стенка стояла. Но всё равно, даже на сплошной стенке должен был быть западный вход в церковь. А теперь он где? На западе жёлтого дома? А северный выход из церкви почему ведёт на балкончик? Воздухом подышать? И южный выход из церкви наверняка был. Где он сейчас? Сгусток каменных строений на этом пятачке – как удар струи теплого сжатого воздуха, всё упруго сплетено, продумано, друг на друга настроено. В Красной башне была церковь св. Алексея. Ныне почти ничего об этом не напоминает, но есть неприметная деталь, говорящая: да, церковь – была. Внутри, уже за стеной, с южной стороны – малюсенькое каменное гульбище под крышей. Маленькое – да есть, с выходом на боевую стену и взглядом на изнанку мирной жизни царицыных палат. Когда ворота в Красной башне были открыты, снаружи входящий видел длинный сводчатый проход, потом светлое пятно открытого места, потом арку под церковью, лестницы, своды, поворот, опять лестницы – и наконец внутренность монастыря. Прямо – Рождественский собор, за ним – жилой корпус со сводчатыми галереями, налево – царицыны палаты, направо – царские палаты, за спиной – колокольня с трапезной и построенная при Софье (дочке Марии Ильиничны и Алексея Михайловича) Преображенская церковь. Колокольню начали строить в 1652 г., закончили в 1654-м. И сам царь, и его строители не могли не знать, что в 1652 г. патриарх Никон запретил строительство шатровых церквей по всей Руси: «островерхих... храмов отнюдь не строить». Чем они ему досадили, островерхие, – так и неизвестно. Похожестью на католическую готику? – Так он её не видел сроду, крестьянин по рождению, ни в Реймсе, ни в Париже, ни в Кёльне не бывал. Но не это сейчас нам интересно. Ещё оставаясь «собинным» другом Никона, государь махнул рукой на его указания и построил-таки церковь Сергия Радонежского в шатровой колокольне. «Царь я – или не царь?» (А Милославские, родственники царицы Марии Ильиничны, и позже умудрились поставить ещё два шатра под Москвой – в Лыткарино и в Аннино). Глядя на колокольню, и правда, нельзя не признать: и хороша, и мила, а что худого в шатрах для Руси – непонятно. Вот тут они – совсем не плохи, и вроде никакой обиды для веры в себе не таят. И стройно, и весело, и воздушно. Ну прямо беседки с деревянными перильцами. Какая-то специальная должна была быть причина, чтобы через 13 лет после постройки колокольни, в 1667 г., после чумы и медного бунта, ещё при жизни Алексея Михайловича и за два года до смерти Марии Ильиничны, испортить силуэт шатров с юга новой П-образной каменной подвеской для колокола весом в 35 тонн (подобие которого и ныне там висит). По ком должен был звонить этот колокол? Строитель не хуже нас видел, что портит, но всё же учинил эту прибавку с башенкой для часов, пренебрёг красотой для памяти и для звука. Звук и правда – редкий. А в память чего – так никто и не знает. Обидно. К колоколам ведёт лестница в стене, крутая и узкая. Не снаружи, деревянная и под крышей, не внутри помещения, а в стене. Зачем же им было именно в стене-то лестницу делать? Это ведь какие сложности: наклонная сама лестница, наклонный свод сверху, огромная пустотелая толщина стены, поворотные площадки, вечные потёмки и теснота, двое встречных не разойдутся. Хочется подумать, что ...
Хочется подумать, что для таинственности – никто не видел, чтобы кто-нибудь поднимался, а колокола зазвонили. Но кто же не знает, что в церкви и в монастыре звонари есть? Или, может быть, звук по этим лестницам, как по голосникам в церкви, как-то по-особому распространяется? Что народу мало ходит, что зимой снег чистить не надо, что поздней осенью ступеньки не обледеневают, что внешнюю и внутреннюю красоту портить лестничными маршами негоже – всё как-то не то, малы причины. Трудности при строительстве, расход материала – куда больше, чем эти причины. Нет, для какого-то другого резона стены колокольни снабдили лестницами внутри. Строитель – знал, а мы – нет. Восстановленное сегодня парадное высокое крыльцо колокольни когда-то вело не только наверх, но и в одностолпную трапезную, изумившую в 1656 г. и гостившего тут патриарха антиохийского, и его сына Павла Алеппского, который оставил несколько оторопелое (от неожиданного величия увиденного им в северной стране), но благожелательное и даже восторженное описание путешествия по Руси. По левую руку от Рождественского собора – палаты царицы. Вот где истинная революция нравов. За все последующие века ничего сопоставимого с этим прыжком по революционности в обрасти нравов не произошло – ни петровские ассамблеи, ни «развлечения» Анны, Елизаветы и Екатерины, ни «эмансипация» и движение суфражисток, ни даже послеоктябрьское общество «Долой стыд» – в подмётки не годятся этому перевороту, который почему-то остался незамеченным, про него не рассказывают экскурсоводы (ограничиваясь упоминанием, что «монастырь приобрёл значение царской резиденции»), ему не удивляются посетители, воспринимая чудо (повторенное только в Новом Иерусалиме царевной Татьяной Михайловной) как данность. Монастырь-то мужской. И в мужском монастыре, разом перестроенном Алексеем Михайловичем, – женский дворец для постоянного или долгого проживания. Вряд ли царица живала там одна, и уж конечно, не мужики её обстирывали и обихаживали – няньки, мамки, кухарки, прачки, комнатные девки так и должны были сновать туда-сюда по дворцу и по двору монастыря. Иосиф Волоцкий и Нил Сорский просто бы остолбенели, узнав, что такое возможно в монашеской обители. Тринадцать детей родила царица Мария Ильинична (Милославская): пятеро сыновей и восемь дочерей. Чему же теперь удивляться, что государь построил ей палаты напротив своих: дети были нездоровы, многих Господь прибрал ещё при жизни матери, где, кажется, ещё и остудить горе, как не в монастыре; но повенчаны-то они всего около пяти лет назад. И когда начиналось строительство монастыря, даже первенец, Дмитрий, был жив. Так что не это было причиной возведения царицыных палат. Смелость для принятия такого решения надо было иметь изрядную: несветское от светского отличается многим, но не в последнюю очередь – однополостью, или, лучше сказать, бесполостью. А тут семья (ему – 23 года, ей – 26) обосновалась в монастыре со всем возможным по тем временам комфортом. Видимо, он её не только любил, но и уважал. И последствия этого решения оказались огромными. Женщина вошла в политику. От Ярославны до Марины Мнишек княжеские и царёвы жёны были сиделками в светёлках, только рожали да горевали (не считая Марины, она через горе переступала ловко), и вдруг, откуда ни возьмись, – Софья, Екатерина одна, Анна, Елизавета, Екатерина другая: что это их вдруг до престола допустили? – Так Тишайший государь вон на какую высоту свою жену поднял, дворец ей не хуже своего построил – и прямо в мужском монастыре! Царицыны палаты, если приглядеться – ну изба и изба, только каменная и длинная, наличники не деревянные и прорезные, а из камня, ставни на тыльной стороне – настоящие, не для форсу, а для тепла. Ну, крыша повыше, дымников, а стало быть, и печей побольше, чем у крестьян, окна сплошным рядом на собор глядят, а так – хорошая изба для царицы, в один этаж каменный, а второй деревянный (ныне отсутствует), с маленькими комнатами и низкими переходами. Но и в постройке этой избы было применено немало хитрости. Та величественная монастырская стена, которая встречает входящего с востока, изнутри превращается в загородку вдвое меньшей высоты. Интересно, фундамент у этой стены снизу, под подошвой – тоже наклонный, или ровный, горизонтальный? Разница в высоте снаружи монастыря и изнутри измеряется метрами. И если изнутри грунт подсыпали, сколько же там материала для будущих археологов! Не менее интересно, каков фундамент в царицыных палатах, плоский или кривой? Если плоский – какие там есть помещения, для чего устроены, без дневного света с западной стороны. Если кривой, т. е. наклонный – отчего здание не сползает по уклону к стене, и как сделана его поперечная устойчивость? Даже сегодняшняя, без второго деревянного этажа крыша Царицыных палат (разной кривизны, нарочно устроенной) – выше крепостной стены. Но сами-то каменные палаты, избяные и низкие – с изнанки, с восточной стороны вдруг оказываются двухэтажными! Наверное, там на первом ярусе были службы, хозяйство, постирушки, готовка пищи, дрова. И как ловко всё устроено: есть, а не видно, никак не мешает общему праздничному впечатлению от монастыря. Дальше к западу – ещё круче. Уровень земли к западу поднимается. Царицыны палаты верхом каменной части по горизонту приходятся ровно на основание стоящего западнее Рождественского собора. То есть Мария Ильинична из окон своих каменных палат на собор могла смотреть только снизу вверх. Всего-то и понадобилось, чтобы превратить избу в дворец – расположить её напротив храма и пристроить парадное крыльцо. Крыльцо и вправду хорошо. Портал, арки, гирьки – всё замечательно, а вместе с рисунком соседних наличников – какое-то мягкое и девчачье, нежное и привечающее. Но и не без загадок. Над окном справа от дверей выложена кирпичная арка в стене над наличником. Это для чего же бы? Над порталом такой арки нет. Или ещё одни двери были? Одни – побольше, другие – поменьше? Над порталом – три каменные птицы. Две штуки, слева и справа, – о двух головах, а одна сверху – с одной. Кто так сделал, когда, с какой целью – неизвестно. Однако голова – одна, и глядит не на запад и не на восток, а на юг. Царёв дворец...
Царёв дворец – не хуже жёниного, даже и повыше, потому что стоит на высоком месте, и этажей два, а когда не то и три. Если сверху глядеть, с колокольни, на сегодняшний вкус – не то барак, не то общежитие бедного провинциального техникума с коридорной системой, не раз отремонтированное, но так и не избавившееся от деревенского стиля; в целом – опять двухэтажная каменная длинная изба. Что же он, бедный и несчастный Алексей Михайлович, дворцов, что ли, у себя в Кремле не видал? И в Царёве-Борисове городке никогда не бывал? И в Коломне? И в Угличе? И ни про Смоленск не слыхал, ни про Псков, ни про Новгород? Или денег у него не стало, чтобы как-то пошире да повыше расстроиться? Нет, вот, на тебе, поставил две избы, для царицы и для себя, и доволен. Любимый, изволите ли видеть, монастырь, и боле ничего ему не надо, разве что вот ещё в Коломенском деревянный дворец построить. Нет, что-то не то. Денег не стало, а народу на строительство тысячу человек согнал. Вообразить себе на таком пятачке тысячу человек – и то страшно. А материал, а подвоз, а кормежка и ночлег, а управление? – Аж дух захватывает. И тут ещё какой-то авторский замысел, так – хочу, так – не хочу. Нет, всё он видал, и дворцы, и роскошь, и деньжат уж как-нибудь для себя бы нашёл в казне – не самые великие траты, всего через полвека сыночек его (ничего ещё в казну не положивши) ажник город в камне, с нуля, на пустом болоте велел построить – и хватило, построили. А он поставил каменные избы. Памятников ему никто не отлил, и, видно, уж не отольёт: вроде, и не за что. Детей настрогал полтора десятка – так это дело нехитрое, всё одно жёнам отдуваться, носить да рожать. Территорию страны увеличил в несколько раз – так это мелочь, подумаешь. Бюджетный профицит – вообще никто не понимает, что это такое и для чего нужно. Народ сам себя уважать начал – так ещё неизвестно, хорошо это или плохо. Помер сорока семи лет от роду – так это от обжорства, «любил пожить». Вот он сам о себе и позаботился. Саввин монастырь – само-дельный памятник не только Савве, но и Алексею Михайловичу с Марией Ильиничной. Две длинных избы из камня, скромных и гордых, житейских и торжественных, тихо кричащих: делай не много, а хорошо, строй не высоко, а удобно, о будущем думай, но не пытайся исправить свой образ – что сделал, то сделал, как есть, так есть. Дворец Алексея Михайловича сегодня – огрызок от того, что было. Хорошо, что хоть это уберегли и восстановили. Второй этаж (это если смотреть с севера, при взгляде с юга он становится третьим), как ни присматривайся, надстроен позже – но не намного – чем первый. Окна наверху, конечно, великоватые для XVII века (и почему-то без наличников), почти вытянуты в струнку, как по линейке, а внизу – такая мятая кривизна, что диву даёшься: ну что ж вы так, неужели нельзя было по колышкам ровнее пристрелить, или, там, шнурку натянуть, или грузик на отвесе потяжелее взять... То оно падает, то заваливается, то выше, то ниже, там пошире, тут поуже, словно не с глазами, а наощупь строили. Тоже мне, дворец. Второй этаж оставим в покое – расширенные бог знает когда окна с обчищенными наличниками подобны глазам с отстриженными ресницами и сбритыми злой рукой бровями: так, таращится что-то нелепое, невидящее и бессмысленное на белый свет, пугая пустыми окнами прохожих. Есть ещё на втором этаже четыре дверных проёма, приглашающих шагнуть изнутри в пустоту и свернуть себе шею. Не было ли там и гульбища деревянного неширокого (чтобы к четвёртой двери попасть), не был ли и сам этаж поначалу деревянным? Нет, второй этаж сегодня такой чудной, что про него и думать не хочется. Первый этаж – вот на что надо смотреть, и на то, что совсем рядом с ним. Оттого и не следил никто из строителей за тем, чтобы окна были вытянуты по ниточке, – что никакой ниточки не было. Не было линии стены, ровной и длинной, она была нарушена, разорвана, уничтожена и усовершенствована четырьмя крыльцами, уж, наверное, не хуже, чем в царицыных палатах – от них остались здоровенные каменные фундаменты. Кто-нибудь следит за линией окон в её палатах? – И в голову не приходит. Чего стоят её палаты без крыльца? Чего-то, конечно, стоят, но... С крыльцом лучше. И царёв дворец с крыльцами был лучше. Реставраторы не смогли восстановить, потому что не знали, какие они были, потому что врать бы пришлось, придумывать рисунок – вот они и оставили только намёки – фундаменты. Пожалуй, и молодцы, что врать не стали. Но и без крылец – это не восстановление, а начало, намёк. Главного-то нет. Или на входе должен стоять специально обученный человек и каждому объяснять: «Царские палаты на самом деле были другими, вы должны вообразить себе ещё четыре крыльца, руководствуясь собственными представлениями о крыльцах вообще. То, что вы видите – это ещё не красиво, должно быть намного красивее. Вы уж постарайтесь, вообразите». Ей-богу, вспоминается Ильинский в «Гусарской балладе»: «А девкой – был бы краше». У неё-то и крыльцо оставили, и красок не пожалели, и наличники аккуратно подчеркнули. А здесь – ну кто теперь может вообразить, что в XVII веке над третьим крыльцом был верхний переход в свежепостроенную ризницу при Рождественском соборе? Может быть, крытый? То есть зимой государю даже и одеваться в теплое не надо было, чтобы попасть из своих хором в церковь? А может, и не крытый. Чего там, несколько саженей по холодку пробежать, простыть не успеешь. Но переход-то был, а нынче его никто не видит. Беда, да и только. Не видим правды, видим остатки правды, следы, и догадаться невозможно, как оно было на самом деле. Памятник, даже и голубями обгаженный, – всё равно памятник. Два дворца, царёв и царицын, – памятник им обоим. Непадалёку стоит ещё один памятник – грустный и тоскливый, никем не замечаемый, на задворках. Каков герой, таков и памятник. Преображенскую церковь строила царевна Софья Алексеевна, при которой Россия прямо преобразилась. Едва ли не единственный период в истории России, про который известно только одно определение: процветание (не коснувшееся, правда, староверов, совсем наоборот). Но про это процветание никто ничего толком не знает – братец единокровный постарался, она-де и некрасива, и злобна, и неблагонравна, и узурпатор. А сам-то, образец благовоспитанности и моральной безупречности – только и пытался без успеха воплотить в жизнь то, что она и её аматёр, Василий Голицын, до него, долговязого, и запланировали, и делать начали. Какова была церковь – неизвестно. Сейчас – что-то непонятное и сумрачное, под плоской крышей, вплотную к колокольне, без архитектуры. Но есть деталь, трогающая до слёз. Кто так сделал, она ли сама, или реставраторы – неведомо. Хочется думать, что она сама. Некоторые наличники на окнах Преображенской церкви – почти точное повторение рисунка наличников в маминых палатах. Вот так она ей поклонилась, помянула, воздала: я – тень твоя, и всё, что я делаю – это то, чему ты научила, то, что ты дала, я только продолжаю, как могу. Жаль, что церковь не видна. Так же жаль, как и саму царевну, и забытое семилетнее её правление, и вообще весь век, на ней закончившийся, век прекрасный, но поуродованный потомками и оттого непонятный, далёкий. Нет, не заурядный это монастырь. Это тихий памятник великому XVII веку, сохраняющий в своём сердце самое начало XV века – изумительный собор Рождества Богородицы.
Кузнецов И.Н., Новохатко О.В. Серебряное кольцо. М.: Памятники исторической мысли, 2007. С. 156–187.
