Спас на Сенях. Эта церковь – главная серединка Архиерейского дома. Сегодня её толком можно увидеть только с воды, да и то одну верхнюю часть, нижняя укрыта стенами. Откуда ни смотри, он интересен и необычен, особенно внутри. Чтобы солею поднимали на несколько ступеней, лестницей, да ещё отгораживали арками от трапезной – нигде больше видеть не доводилось. В своём главном, но потаённом от первых взоров храме Иона Сысоевич довёл основную идею всех церквей Архи*ерей*ско*го дома до нового изобретения. Вспомним, что в католических храмах алтарь вовсе открыт, преграды нет, что священник на кафедре возвышается, но находится в том же помещении, что и прихожане. А тут – лестница, чтобы войти на гульбище, двери, чтобы войти в храм, арочная преграда к солее, а там, в глубине, ещё Царские врата в сплошном, как стена, иконостасе. Арки на солее и лестница к ней – ещё одна преграда, ещё одна ступень к возвышению, чем дальше и выше, тем труднее, тем меньшему числу людей удаётся дотуда добраться, тем таинственнее, важнее и величественнее становится вершина. Таинственно, очень красиво и убедительно. И, главное, авторитетно. Человек, бывший там, в алтаре, за арками солеи, за Царскими вратами, человек, знающий, как пресуществляется хлеб и вода – вот человек, которого надо слушать, он умеет помогать и направлять, а не обычный подверженный мирским соблазнам светский чиновник или воевода. Власть всегда таинственна и отдельна от публики, а публичность – это фикция, которую власть время от времени на себя надевает в трудные периоды. Иона Сысоевич понимал это так же, как патриарх Никон. Истинно верующий человек подчиниться светской власти может лишь из-под палки, насилием её. А внутри церкви он может только приближаться к таинствам, возвышаясь и подступаясь, преодолевая ступени и проникая сквозь преграды, просвещаясь стенной росписью и уповая на помощь тех, кто изображён на иконах. Интерьер храма – прекрасный и величественный апофеоз строительной и жизне*устро*итель*ной мысли ростовского митрополита. Но то внутри. А снаружи – Спас на Сенях необъятен и непоместителен в голове. С севера, оттуда, где Воскресенская надвратная церковь, его почти не видно, с севера же, с площадки перед храмом, тоже видна при взгляде наверх только массивная махина, с юга, на несколько метров ниже, вообще заметна только его высота, с запада – ни входа, ни вида нет, там Белая палата, на востоке – трёхчастный алтарь. Углядеть его и ухватить никак не удаётся. То-то и жаль. Массивный. Высокий. Стоит на основании (Сенях) XVI века. Спрятан от взгляда (кроме вида с воды), со всех сторон света – стены или здания. Только две особенности бросаются в глаза. Первая – арочная лента очень низко расположена. Что в Ростове, что в Борисоглебском – в церквях над арочной лентой окон нет, в северной надвратной церкви в Борисоглебском и в церкви Спаса на Песках она задрана под самую крышу, в церкви Спаса на Торгу и Ивановской церкви в самом Архиерейском доме место под окна есть, да самих окон нет. Будителем мысли для авторов Спасского храма был, конечно, Успенский собор и Вознесенская церковь. В Успенском верхние окна тоже расположены над арочной лентой.
Вторая особенность – верхняя часть четверика до шеи и главы, то есть покрытие. Оно не однажды реставрировалось, перекладывалось и переделывалось, в конце концов получилось восьмискатное покрытие. Восьмискатное покрытие – вещь очень красивая, и, главное, редкая.
Можно сколь угодно долго спорить, даже полторы сотни лет, что там было изначально, какова была мысль архитектора, воплотил ли он её в камне, или вынужден был по дороге отказаться, то есть было или не было вознесенское покрытие – но маленький полукруг сверху и два больших четвертькруга по бокам – вот они, видны невооружённым глазом. Сделал или не сделал – дело девятое, видно, что хотел.
Такое покрытие очень трудно укрыть от дождя и снега, столько сложных ис*кривлённых плоскостей, что даже начертить не всякому удастся, а уж по*стро*ить – и подавно. Сегодня мы видим, как это сделано у Исидора. Хотели ли и могли ли вознесенское покрытие сделать у Спаса – Бог ведает. Но сдаётся, что хотели. Во-первых, есть его рисунок – прямо на стенах.
Во-вторых, есть щипец на верхнем полукруге. Какой умник стал бы его делать, зная, что не то что обратить внимание, а и просто увидеть этот щипец под коньком с деревянным полотенцем не всякий измудрится.
В-третьих, это левый и правый углы с юга, например. Левый столбик – в два кирпича, правый – в три с половиной (причём правая верхушка явно начинает падать, туда явно недоложили металлических связей, что для строителей XVII века немыслимо – внизу-то костыли стоят), почти в два раза шире. Ну, шире, и шире, надо было зачем-то покрепче сделать, добавили по всей высоте полтора кирпича. Да рисунок-то четвертькругов остался прежний, одинаковый, что слева, что справа. И продолжение левой дуги внизу приходится как раз на угол, а продолжение правой дуги – куда-то незнамо куда, почти посерёдке угла. Под верхним полукругом со щипцом левая лопатка – в два кирпича, а правая – в два с половиной, словно стремились восток сделать массивнее, тяжелее, а когда добрались до крыши, поняли, что этакую кривизну только если воском залеплять, иначе не покроешь и от протечек не спасёшь, тут полкирпича не хватает, там полтора, ну и гори оно синим пламенем, покроем плоско как-нибудь, и дело с концом. Так оно было, или не так – теперь Бог ведает, вознесенское покрытие оказалось прикрыто восьмискатным. Самуилов корпус.
Наискосок против Судного приказа – трёхэтажный жилой дом, Самуилов корпус, бывшие жилые покои ростовских митрополитов. Про само здание можно сказать только одно доброе слово – что первый этаж относится не к XVIII или XIX векам. Верхние этажи – такие же, как сотни или тысячи аналогов по всему миру. С таких верхних этажей началось великое неудобство для искусствоведов: вроде бы тоже архитектура, а искусности нет, одно инженерное мастерство; из этого неудобства вырос даже новый термин – художественная архитектура (подразумевающий, что бывает и нехудожественная). Прекрасно, что сохранена очень немолодая табличка на Самуиловом корпусе. Текст, сочинённый на заре советской власти, – беспримерная глупость, ставшая примером для тысяч подобных шедевров словесности. “Подлежит охране как всенародное достояние”. Каждое слово в отдельности доступно для понимания, фраза в целом – лишена смысла. И это смыслолишенство усугублено повелительным наклонением без грамматического подтверждения. “Подлежит охране” – то есть должно быть охраняемо. Ну так если должно быть охраняемо – охраняйте! Кто? Тут-то и весь вопрос. Если бы написали “Охраняется как всенародное достояние” – всё ясно, надо просто найти, где тот мерзавец, который так плохо охранял, его наказать и уволить, нанять нового, и пусть охраняет дальше и лучше. Нет, шалишь, брат. Не “охраняется”, а “подлежит охране”. Охранять не нужно, нужно повесить табличку, что следует охранять, некий некто, а ещё лучше – все, поголовно, всем народом, имеют обязанность оборонять “достояние”. От кого? Как ни крути, получается, что от того же народа или от природных неурядиц в виде дождя, снега, мороза и перепада температур. Но даже и возвратная глагольная форма “охраняется” значит ни больше ни меньше как “охраняет себя”. Это – ладно, а вот что такое “всенародное достояние”? Как дом может быть всенародным достоянием? Что за чушь? Дом принадлежит теперь музею, который находится на содержании налогоплательщиков при неизбежимом посредничестве министерств культуры и финансов. “Всенародное достояние” – это такой же оксюморон, как “общественная собственность”, в этих парах смысл одного слова противостоит смыслу второго слова. Собственное не может быть всехним, добытое и отстоянное не может быть ничьим, а иначе зачем добывать и отстаивать? Словом, славная табличка, весёлая. Подлежит, изволите ли видеть, охране. Столь же трогательна фраза “Охраняется государством”. Здесь-то, в Архиерейском доме, ещё ладно, почти всё осталось в целости (полуторавековыми стараниями подвижников), а вот когда в какой-нибудь Красной Ляге под Каргополем висит такое смешное – так и хочется спросить: государство, ты где? Ладно при Советах – с них спрос уж теперь невелик, всё ясно, что сделали – то сделали, но и нынче ничего не переменилось. Митрополию-то в конце XVIII века перевели в Ярославль. Потому, видно, и перевели, что сорокалетние достижения Ионы Сысоевича покоя не давали тем, кто не умел так, как он, устроить жизнь той земли, которой управлял, и оставить по себе такую память. И по сей день митрополия не Ростовская и Ярославская, как при нём, а Ярославская и Ростовская. Оно, может, и не пло*хо. Иначе, спаси Господь, не под Ярославлем бы, а под Ростовом построили химзавод – и что бы сталось с городом?
Чтобы понять, какое значение в отечественной культуре имеет Ростов, как важно то, что делали и делают реставраторы, хранители, рабочие и даже дворники в ростовском Архиерейском доме, надо взглянуть на то, как могло бы быть, если бы не эти подвижники. Под Ростовом, совсем недалеко есть руины Белогостицкого монастыря, виденного ещё Борисом фон Эдингом в начале XX века, и сфотографированного.
XX век отметился тут присутствием то ли тюрьмы, то ли дома умалишённых.
Собираясь в Ростов, надо (во избежание разочарований) очень-очень твёрдо уяснить себе, что Архиерейский Дом – маленький. Весь можно обежать за двадцать минут. Чтобы им насладиться, в него надо вгрызаться, погружаться и исследовать с любопытством. Тогда он станет Великим.
В старом и глупом Советском Союзе было такое полушутливое благонепожелание: "Чтоб ты жил на одну зарплату!". В молодой и умной несоветской России должно появиться совершенно нешуточное пожелание увечья недругам и вообще малосимпатичным людям: "Чтоб ты жил, ни разу так и не увидев Ростов!".
Фото А.Г.Стройло Фото А.Г.Стройло Фото А.Г.Стройло Фото А.Г.Стройло Фото А.Г.Стройло Так Архиерейский Дом встречает подъезжающих с запада Красная Палата и её крыльцо А это крыльцо, ведущее в Белой Палате, с ползучими арками под ним. Эти ползучие арки вообще очень примечательны. Такая дурацкая, но живописная кривизна умеет правильно распределять растущую по мере увеличения высоты нагрузку и в XVII веке ползучие арки применялись не часто, а очень часто; они превратились в один из признаков архитектуры XVII века. В первой половине XX века в Европе, прежде всего в Швеции, случилось новое открытие этого инженерно-строительного элемента сверхзнаменитыми современными (модернистскими) и послесовременными (постмодернистскими) архитекторами. Где ползучие арки были впервые придуманы – сказать не умею, не знаю; но для здешних крылец и гульбищ они – как бы это сказать, какое хорошее русское слово найти – да, имманентны. Их использовали не только потому что они удобны, но и потому что они красивы – они словно вырастают из земли, медленно поднимаются, расправляя плечи и ведя куда-то наверх, а внизу остаются такие приманчивые закутки, уютные, полутёмные и загадочные, что так и хочется безапелляционно заявить – нет, ползучие арки – это непременная деталь русской архитектуры XVII века. Всевозможные закоулки, которые всегда пробегаешь, почти не глядя, а приглядеться стоит: вот это и есть русский город, с котом на отливе окна, с плохо понятными стенками и простенками, с чудными дверками и окошками, с украшениями и без, как есть. Спас на Сенях. Внизу сейчас сидят археологи и реставраторы, а наверху надо заставить мозг соображать и сопоставлять, потому что очевидность не просто обманчива, она несообразна, даже абсурдна и как-то озадачивает. Здание – громадное, сложное, высокое, впечатляющая махина: вот, да, Собор таким и должен быть. А внутри он маленько-малюсенький, если пятьдесят человек войдёт – будет тесно, а если семьдесят – трамвай в час пик с прижатыми к телу локтями, дыханием в затылок и отдавленными ногами. когда там человек пятнадцать – самое оно, больше не надо. Про поднятую солею с колоннами говорить не станем – и так все знают. Наличники в Красной Палате, если глядеть с крыльца Белой Палаты Вислое железо в Белой Палате Двери в Белой Палате Церковь Иоанна Богослова Сцены Причастия под обоими видами [FILEID=9136] Спас в силах Фрагменты полотенец – фресок, как будто бы свисающих на пол словно складчатая материя со стен А тут фрески не осталось – вся осыпалась, остались только гвозди. Раньше они были железными, их вмуровывали в штукатурку, чтобы лучше держалась, но вот в этом месте железная крепость подвела, оказалась не на месте. Теплоёмкость у металла и штукатурки разная, чуть вода при остывании на них собралась и замерзла – застывший раствор пошло морозом рвать, и в конце концов заржавевшие железяки повысыпались, оставив дырки, похожие на следы пулемётного обстрела в жестокой городской битве. [FILEID=9136] Голосники
