Как-то осенью я открыл тему окрестности Волоколамска. Вот и не прошло полгода, как удалось побывать в тех местах. В самом Волоколамске я был несколько раз, но больше проездом. Впрочем, сам Волоколамск не самое интересное место, которое было в этом путешествии. Итак начну по порядку. Первым по маршруту был Иосифо-Волоцкий монастырь около Теряева. Путь в Теряво лежал по новорижскому шоссе. Шоссе скоростное, летних пробок еще не было поэжтому быстро доехали до указателя Чисмена, где нужно съехать с шоссе. Дальше нужно держать указателей Теряево и Иосифо-Волоцкий монастырь они приведут к нужному месту. Съехав с шоссе стало понятно, что кругом несмотря на конец марта настоящая зима.
Проехав несколько деревень, посмотрев что там торгуют продуктами по ценам магазинов мы достигли Теряево. В Теряево была осмотрена первая заброшенная церковь. Вообще руин предстояло увидеть много.
Тярево расположено на трассе Клин – Волоколамск. Иосифо-Волоцкий монастырь расположен близ Теряево по пути в Волоколамск. Монастырь сразу виден с дороги.
Иосифо-Волоцкий монастырь был достигнут. Парковка не была особо переполнена, хотя присутствовали несколько автобусов с туристами - паломниками.
На территории Иосифо-Волоцкий монастырь в Теряево судя по увиденному живет огромное количество кошек. Снег был везде, кроме дорожек, на которых они грелись на солнышке. Фото кошек не размещал, есть башенки
В окрестностях Волоколамска есть очень много красивейших мест. А когда в полете снимаешь это просто что то невероятно красивое получается и в том числе монастырь!
«Серебряное кольцо» состоит из малоизвестных памятников (числом более 100, в книге упомянуто лишь около 50), объединённых принадлежностью к XVII веку и удалением от Московской кольцевой автодороги не более чем на 100–150 км (некоторые – на 5–10 км). Малоизвестными эти памятники сделали разные особенности трёхсотлетней истории России, перечислять которые не имеет смысла: любой человек со средним образованием без труда сам найдёт десятка полтора объяснений, отчего именно он ничего не знает об Иосифо-Волоцком или Лужецком монастыре, о Комягине, Тайнинском, Батюшкове, о приделе вдовы Чаплина в Дмитрове и т.д. «Серебряным» кольцо названо потому, что этот металл от начала времён на Руси и до конца XVIII века служил основой для накопления богатств: деньги делались из серебра, а не из золота; и кольцо из памятников содержит в себе истинные драгоценности, сокрытые от публики только её неведением о неслыханном богатстве: созданное при царях Борисе, Михаиле, Алексее, Фёдоре и царевне Софье заслонено пышностью более поздних построек. Старое фамильное серебро, покоящееся на дне древних сундуков, должно быть извлечено на свет из-под вороха разноцветного платья – и тогда ветхое серебряное колечко поспорит своею прелестью с самыми знаменитыми диамантами любой выделки. Настоящее богатство – не в количестве золотых украшений на пальцах, а в прадедовском столовом серебре в старых дубовых буфетах. Это богатство хорошо ещё и тем, что им без разбойничьей удачи или десятилетий кропотливого труда может овладеть каждый – надо лишь увидеть, понять и полюбить, а потом с изумлением наблюдать за самим собой – как распрямляется спина и исчезает угрюмый взгляд, как настоящее одолевает фальшивое в собственном понимании мира и себя. Знаменитый русский историк Василий Осипович Ключевский считал, что правдиво понимать историю мы начинаем (только начинаем!) лишь по прошествии трёхсот лет со времени подлежащих осмыслению событий. В начале третьего тысячелетия триста лет прошло как раз с XVII века. Поэтому для «Серебряного кольца» самыми важными оказались памятники самого тёмного и неведомого из близлежащих нам столетий, вольно, а по большей части невольно оболганного – и низкою молвою и околоучёными писаниями, имевшими и имеющими целью сокрыть простую истину. Не умея организовать жизнь собственного народа так, чтобы оказались на виду все его таланты, власти предержащие, не обладающие этими талантами, начинают быть недовольны доставшимся им в управление обществом и искать более правильные образцы в более правильных народах – как начал Пётр I поиски, так и бродим со свечой по сей день то налево, то направо, не глядя себе под ноги и находя только грабли. Весь допетровский XVII век – история того, как общество и власть притирались, учились соответствовать друг другу, управлять и быть управляемыми, как устраивали то, что Монтескье через несколько десятков лет назовёт равновесием властей. В России равновесие достигалось чем-то другим, но столь плодотворным, что плоды эти никто так и не смог превзойти сочетанием мощи и красоты. «Серебряное кольцо» заключает в себе памятники, по качеству не уступающие кремлёвским (поэтому книга начинается с Московского Кремля), а узкие хронологические рамки (XVII век с несколькими отступлениями в XVI) превращают произвольный на первый взгляд набор старых сооружений в документальное свидетельство расцвета Русского государства в допетровскую эпоху. Неимоверные таланты народа как-то находили себе выход и при Иване IV, и при Борисе I, и при Михаиле, Алексее и Фёдоре – вот они, эти «выходы», стоят сияющим металлическим светом кольцом под Москвой, напоминая, что грозный царь знаменит не только опричниной, а и земской реформой, т.е. самоуправлением, о котором века спустя города и сёла могут только мечтать, напоминая, что первые Романовы вместе с Земскими соборами как-то так устроили жизнь, что площадь государства увеличилась в несколько раз, а богатство было собрано такое, что Петру понадобилось двадцать лет, чтобы его растратить – а уж его размах известен, город на болоте построить – запросто, не свои же кости под фундамент класть. Совсем маленьким и узеньким «кольцо» стало от нашей лености. Чего только не было построено в XVII веке на Руси: уж ехать – так ехать, смотреть – так смотреть. Конечно, Воскресенский собор в Романове-Борисоглебске живописнее, чем церковь в Старых Кузьмёнках, и Ферапонтов монастырь не в пример краше, чем фундамент Ферапонтовой церкви в Можайске, и в Устюге есть на что посмотреть, и в Каргополе, и в Печорах подо Псковом, и в Ливнах. Но... деньги, деньги и ещё раз деньги... Поэтому до Серебряного кольца ехать – пять, десять, двадцать, сорок минут от Московской кольцевой автодороги. Вологда – четыреста вёрст, а Сивково – меньше ста, Котельники – четыре, Остров – десять, Тайнинское – одна. Всё – близко, рядом, рукой подать.
Из Заключения к "Серебряному кольцу": Когда узнаешь, кто, когда и как строил церковь, она станет ближе, понятнее. В таком-то году, такой-то человек, ничем от нас не отличный, кроме лично пережитого, такими же руками клал почти такие же, как сегодняшние, кирпичи, так же сомневался, какие окна где учинить, так же думал, прикидывал, довольно ли будет леса, сколько гвоздей купить, как место выбрать, чтобы и не на горе стояла, и не в яме, чтобы на дороге издалека показывалась, обещая скорый отдых в обжитом месте. Вопросы, знакомые любому, кто ставил дом. Если представить себе все строительство, от задумки до первого удара колокола, и «выключить» навсегда электричество, «продать» экскаваторы и бетономешалки на дизельном ходу, «избавиться» от теодолитов и архитектурных институтов – тогда и посмотрим, как применялись мыслительные способности в XVII веке. Если взять книгу старого, малознакомого автора, о котором известно только то, что он вроде бы недурно писал, внимательного читателя ожидают ошеломительные открытия. То, о чем писали Салтыков-Щедрин, Толстой, Достоевский, было известно уже Боэцию, Исидору Севильскому и Томасу Аквинату. Талант – это умение сказать очередному поколению давно известные истины так, чтобы оно остолбенело в восторге постижения. Гениальность – это умение сказать то же самое так, чтобы все последующие поколения не уставали восхищаться сказанным. В русской архитектуре XVII век – то же, что Пушкин в литературе. Просто, понятно, гениально. Как им это удавалось? Конечно, мы не надеялись найти ответ, мы хотели лишь толком сформулировать вопрос. Цель книги – рассказать про целый век не словами, а фотографиями того, что в одном только месте – в Кремле и под Москвой – от этого века осталось. Слова могут быть правдивыми и лживыми, умными и глупыми, учеными и неучеными. Словам можно верить и не верить, их можно доказывать и опровергать. А фотография – это фиксация того, что есть. С фотографией трудно спорить – ну вот есть оно и есть. Ничего художественного в фотографиях этой книги нет. Есть только желание выявить и показать сооружения; по возможности без проводов, многоэтажек и мини-юбок. Хотя – и это, может быть, зря: вместо проводов были огромные поленницы дров, вместо многоэтажек – не менее величественные кучи навоза, вместо мини-юбок – тоже что-нибудь было, плодились ведь как-то, и размножались. Фотографии – продолжение воображаемой линии от указующего перста более или менее (чаще – менее) осведомлённого попутчика – во-о-о-н туда гляньте, видите, какая штуковина, вот на это еще посмотрите, вот этому еще изумитесь, облейтесь слезами не над вымыслом, а над смыслом. Эта книга – не путеводитель, не фотоальбом и не монография. Это книга-микроб: перед авторами стояла задача поделиться с читателем тем же «недугом», который приключился с ними самими – переходящим в изумлённый восторг интересом к XVII веку. Поэтому в ней нет расстояний в километрах, длин в метрах, продолжительности жизни в годах, веса в граммах и объективности в тексте; она субъективна от форзаца до нахзаца и оттого легко поддаётся критике любого направления, оттенка и степени ядовитости. Расстояние, вес, длину и «объективки» на все сооружения не составляет никакого труда отыскать, если микроб начнёт работать, а критика поможет хорошим микробам победить плохие, и тогда задача авторов будет выполнена: апология XVII века состоится. Когда Россия еще не торговала нефтью, газом и электричеством – за счет чего она жила, богатела, расширялась и украшалась? Неразрешимая, непостижимая, великая и ужасная загадка. Всё, что отснято, существует благодаря усилиям трёх групп людей, каждому из них в отдельности и всем вместе – земной поклон и почтительная благодарность. Первая – священнослужители, прихожане, паломники, послушники и монахи. Они сделали то, что мы видим, живым и осмысленным. Вторая – чиновники, администраторы, бизнесмены и финансисты, которые находят деньги на то, чтобы делалось то, что мы видим. Третья – архитекторы, искусствоведы, историки и реставраторы. Они сделали то, что мы видим, таким, как мы это видим. Профессия реставратора сродни профессии хирурга: и тот, и другой трогают руками самые нежные, самые важные и в то же время самые больные внутренности человеческого и общественного организмов, и от них порой зависит жизнь – и одного, и всех. Только реставраторов реже благодарят. За благодарностью – вечная хула тем, кто заставил разрушить сотни и тысячи памятников в XVIII–XIX– XX–XXI веках. Время, ветер, вода и люди уничтожили то, что мы уже никогда не увидим. А ведь памятников было в сто раз больше, и не только церкви и монастыри, было и жилое зодчество, и какое!
В XXI веке мы не только наследуем XX-му и предшествуем XXII-му, мы и сами по себе, сейчас, какие-то – суть. Наше время в будущей периодизации истории тоже как-то назовут и тоже будут стараться понять. Потомкам будет легче понять нас, если мы им оставим то, что было до нас.
«Первым каменным зданием монастыря был собор Успения Божией Матери. Строительство его было начато в 1484, а закончено в 1486 г. Собор был расписан «безмездно» Дионисием и его учениками. Он просуществовал почти 200 лет, а в конце XVII века был разобран и выстроен заново. До нас дошло описание первого собора, сделанное в 1578 г.: «Соборная церковь Успения Пречистыя Богородицы, строение чудотворца Иосифа, на церкви пять глав, на них кресты деревянные, глава и кресты обиты железом белым, в церкви трои двери, затворы в них железные, паперти деревянные, крыто тёсом». Дионисием была написана храмовая икона Успения Божией Матери. В 10-е годы XVI века рядом с Успенским собором на вклады Семёна Дичка Клементьева с супругой была возведена трехъярусная колокольня с поминальной церковью в честь иконы Божией Матери Одигитрии. В верхнем ярусе под колоколами были установлены куранты. В 1506–1510 гг. была построена одноглавая церковь Богоявления с трапезной, созданной по образцу московской Грановитой палаты. Свод её держится на одном столпе, напоминая раскрывающийся тюльпан. Строительство велось на средства Бориса Кутузова – <...> друга детства прп. Иосифа и князя Семена Ивановича Бельского. Позднее, в середине XVII века, иждивением архиепископа Новгородского Феодосия, постриженика монастыря, трапезная была расширена. В 1543–1566 гг. монастырь был окружён оборонительным поясом из крепостных стен, а в 1589 г. была возведена надвратная Петропавловская церковь. События Смутного времени нанесли монастырским постройкам серьёзный ущерб, и к середине XVII в. стало очевидно, что практически всё надо перестраивать заново. В 1645 г. в монастырь был прислан крупный русский зодчий Иван Неверов. Он всё осмотрел и составил план строительства, который изложил в своей сметной росписи. «Городу и башням впредь стоять будет невозможно, – писал он, – потому что всё осыпалось и во многих местах развалилось». Новую крепость было решено строить по образцу московского Симонова монастыря – мощнейшей крепости, выстроенной по всем правилам фортификационного искусства. План, выработанный Иваном Неверовым, осуществлялся в течение нескольких десятилетий. Идею нового строительства в монастыре активно поддерживали сами волоцкие иноки. Они направили челобитную царю Алексею Михайловичу о переводе из Калязинского монастыря келаря Нифонта Телегина и об определении его келарем и «строителем» Иосифо-Волоцкого монастыря. Просьба мотивируется тем, что «...тот старец Никонт Телегин был в Иосифове монастыре в прошлом во 156-м году [т. е. в 1648] по нашему братцкому приговору в келарех и городовое каменное дело зовёл. А ныне без того старца Нифонта то городовое каменное дело стало». Подготовка к строительству велась с 1649 г., но само оно началось лишь в 70-е годы XVII века. Все работы производились исключительно русскими мастерами; руководил строительством талантливый зодчий Трофим Игнатьев, крестьянин с. Никольского Дмитровского уезда. <...> Сначала были возведены стены и башни. В соответствии с планом в монастыре ежегодно ставилась одна башня и 50 саженей прясла каменной стены. Так были построены Никольская (1677), Часовая и Воскресенская (1678), Петровская (1680), Старицкая (1681), Германова (1683) и Кузнечная (1685) башни. Две последние сразу получили кирпичное шатровое завершение, остальные первоначально были покрыты тёсом. В 1679 г., когда очередь дошла до южного участка стены между Воскресенской и Петровской башнями, были заново перестроены Святые ворота с надвратной Петропавловской церковью. Эта маленькая бесстолпная церковь завершается ярусами кокошников и пятью главами, стоящими на сомкнутом своде. Она окружена сводчатой галереей на фигурных столбах. В украшении ворот и самого храма использована поливная керамика. В 1682 г. была частично перестроена трапезная Богоявленская церковь. Из одноглавой она превратилась в пятиглавую и была приведена в соответствие с Петропавловской. Её нарядное завершение составляет контраст с лаконичными формами самой трапезной XVI века. В 1688 г. старый Успенский собор был разобран и было начато возведение нового, охватывающего по периметру основание старого. При этом погребение прп. Иосифа, находившееся за южной стеной старого собора, было бережно сохранено. В стене нового храма над могилой был устроен аркосолий, подобный тем, что существуют над могилами в древних византийских храмах. Строительство производилось на вклад дьяка Захария Силина и на царские пожертвования под руководством подмастерья каменных дел Кондратия Мымрина. Четырехстолпный крестовокупольный пятиглавый собор стоит на высоком подклете, с трёх сторон он окружён сводчатыми галереями. Трём его порталам соответствуют наружные лестницы. При том, что общая концепция собора выдержана в традициях древней русской архитектуры, проработка деталей выполнена в стиле московского барокко. В убранстве собора также привлекает внимание полихромная керамика, особенно – широкие пояса изразцов «павлинье око», опоясывающие четверик по закомарами и восьмигранные шеи куполов. Изразцы изготавливались в мастерской известного «ценинных дел» мастера Степана Полубеса. В 1692–1694 гг. колокольня, постепенно надстраивавшаяся, была доведена до десяти ярусов. Работа была выполнена местными мастерами, Никитой Дюжёнком, Микитой Аристовым и Микешей Герасимовым «с товарищи». Перестроенная колокольня была выдающимся сооружением. По высоте она всего на пять метров уступала колокольне Ивана Великого, а отношение её высоты к основанию (10:1) не знало себе равных. Несмотря на то, что из-за просадки болотистого грунта со временем колокольня заметно накренилась, она по-прежнему сохраняла устойчивость. С неё открывался вид на всю окрестность; можно было видеть около 20- церквей. Колокольня до наших дней не дошла: во время Великой Отечественной войны она была взорвана, а в 60-е годы фрагменты рухнувшей части столпа были вывезены на щебень – без обмеров и исследований.
Александрова Т., Суздальцева Т. Преподобный Иосиф Волоцкий и созданная им обитель. 2-е изд., испр. и доп. М., 2004. С. 26–31.
Тут уж и не знаешь, как и растеряться, откуда и подступиться. Монастырь такой, что любая лавра позавидует: такого XVII века больше нет нигде, почти нетронутого переделками, могучего и элегантного, красивого и рационального, героического и трогательного, домашнего и величественного, сильного и беззащитного. Этот монастырь хочется сложить в ладошку и всегда носить с собой: достал, посмотрел – легче стало, всё ничего, ещё прорвёмся. «Будем жить». Стоит на болотах, кругом озёра, на подъезде в виду монастыря остановишься – и дальше ехать страшно: неужели дальше ещё краше будет? Неужели бывает? Не то слово. Бывает и будет, только доберёмся до входа в монастырь и раскроем пошире глаза. Ещё и внутрь не вошли, а уже час можно стоять, думать и удивляться. Можно и два. Всего-то – надвратная церковь. Не Трезини, не Баженов, не Казаковы, не Тон. Те-то строили – ого-го как, ходи да ахай, то тебе Донской монастырь, то Храм Христа! Уж церковь – так церковь, колокольня – так колокольня, весь мир знает, фотографий – бездна, монографий – туча, восторгов – и вовсе не счесть. Вот у них – высокое искусство архитектуры. А тут – ворота и ворота, нечто нарядное, но на первый взгляд заурядное, ну пять глав, ну два проезда, ну кокошники. Что мы, таких церквей не видали? Таких – не видали. Таких больше нет. Отвернитесь на секунду от фотографии, закройте глаза: сколько основных цветов в раскраске этой церкви? Два? Красный и белый? Нет, их пять: красный, белый, желтый, зелёный и черный, не считая уж того, что там в изразцах и на крыше. И красный – не красный, а кирпичный; и белый – не белый, а известковый; и жёлтый – не жёлтый, а золотой; и зелёный – не зелёный, а муравлёный (то есть травянистый); и чёрный – не чёрный, а тень на белом. И так – во всём: то, что видно – не то, что есть, а то, что нам показали строители, старые и нынешние, то, что они заставили нас увидеть, когда даже его и нет на самом деле. Равновесия (симметрии то бишь), гармоничности, пропорциональности, высоты и красоты в этой церкви вроде бы и нет, но мы всё это видим и готовы этим наслаждаться без понуждения. Они – заставили видеть, а мы – готовы без понуждения глядеть. Мы можем (и очень часто так и делаем) пройти мимо пропорций, высоты и красоты и ничего не заметить – но если притормозить и присмотреться, то оказывается, что непонятно, почему, но вроде бы хорошо, так, пёстренько, ярко, белого много, и вообще... Без понукания – остановись, а уж они – заставят, только глаза разуй. Строители этой церкви знали всё про то, как её надо построить, чтобы неторопливые люди видели её красоту и недоумевали оттого, что не могли объяснить даже сами себе – ну в чём она, красота-то? Всё перекошено, два разных окна на разной высоте, слева торчит короткий кусок крыши второго яруса, а справа – нечто вытянутое, плоское и закруглённое, внизу между тремя зеленоватыми столбами – почему-то две непохожих арки для ворот; ни одна часть с соседней не сочетается, одно к другому никак не приклеивается, всё рассыпается, какое-то нагромождение случайно составленных разноцветных кусков неведомо чего. Нету тут никакой красоты. А мимо не пройдешь! Ан есть, да ещё какая! Увидь красоту и перестань недоумевать: просто соедини образ с мыслью; покуда мыслью не охватишь, чувство не появится (хотя, конечно, удивление перед непонятным, но притягательным останется). Чтобы полюбить – надо посмотреть и подумать. Смотреть нам никто не запретит, а думать – попробуем. Всего не уразумеем – ну хоть что-то, да наше будет, авось, пригодится когда-нибудь. Пойдём снизу, от земли. Прямо, как будто, по центру, – огромная арка с надписью “Иосифо-Волоцкий монастырь”, под ней – три подвешенные маленькие арочки, ещё ниже – проезд для высоких тентованных грузовиков, ради которых рачительные хозяева оторвали и куда-то унесли гирьки, похожие на те, что в правом проезде, и в крытом гульбище, и в верхнем окне. “Зачем нам гирьки? Нам гирьки не нужны”. Вот и нет гирек в центральном проезде, который на самом деле ничуть не центральный, поскольку середина первого этажа приходится на правую стену арки. Но он, конечно, самый парадный и главный, который открывали для самых важных гостей, нечасто. А правый проезд – рабочий, обиходный, на каждый день, для своих, поскромнее, висячих арок только две, вся пристройка сделана с отступом в глубь от передней парадной стены, чуть пониже. Оно, кажется, и правильно: вот – парадный вход, царский, вот – обычный, для всех остальных. Ещё мы и выше первого яруса не поднялись, а в мысли строителей обнаруживается такая затейливость и хитрость, что аж вольнодумием попахивает. Вольнодумие – в равенстве. Собственно проезды, проёмы, проходы – что слева, что справа – не подобны, не конгруэнтны, не сопоставимы – они одинаковы, тождественны, равны – и в ширину, и в высоту. Вельможе – наружного почёту больше, его встречает слева широкое и высокое место; простолюдину – хоть уважение и поменьше, но по общему рисунку такое же, как ясновельможному пану. Но проникают в монастырь что тот, что другой через равные проходы, вынужденно вспоминая, что перед богом все равны. Больше того, великого левый проход унижает, а убогого правый проход возвышает. Как же должен был про себя потешаться строитель, когда придумал эту разность порталов и равность проходов! И несть числа тем великим, которые прошли через главный вход, так и не услышав строительского хохота с небес, и несть числа обычным людям, воспользовавшимся правым проходом под апсидой и не заметившим, как ловко им сделан комплимент, как их увеличили в росте хоть на вершок, как им выпрямили спину, как подняли голову и предложили дышать ровнее. (Кстати сказать, с внутренней, северной стороны – уже и порталы одинаковые). Уже ожидая подвоха, подымем глаза чуть выше. Открытое гульбище (т. е. крыша на нём есть, но оно всё равно открытое, воздушное, безо всяких оконных переплетов) и вытянутая апсида. Даже слишком вытянутая, она по длине больше, чем половина храма, и очень низенькая, до потолка можно рукой дотянуться, метра два с небольшим. Зачем её так сплюснули и вытянули? Чтобы не мешать общему впечатлению от церкви. Она неровная, но равновесная, несимметричная, но гармоничная, не очень высокая, но стройная, дробная и цельная, зыбкая и прочная. А ещё она квадратная. То есть ширина по низу почти равна высоте по середине (без куполов и крестов, конечно). Как можно квадрат сделать стройным? Насильственной, сознательной, разными способами устроенной асимметрией. Сдвоенные красные полуколонки слева в церкви стоят ровно, строго над левыми зелёными изразцами. Сдвоенные красные полуколонки справа (заметно короче, чем левые) – ну уж никак не попадают на центральные изразцы, они гораздо правее. А чтобы уж совсем всё запутать, каждая зелёная полуколонна слева и справа имеет белых тоненьких дублёров, перехваченных шестью отчётливыми поясками, вертикально-дробных, бело-незаметных. Окно в церкви смещено влево, и при этом верхушка наличника указывает ровно на серединку центрального кокошника. Пять кокошников – симметричны, окно – смещено, а всё вместе – ровно. Красно-зелёные составные вертикали делают церковь высокой, квадрат – стройным. Неравное – выровнено, неподходящее – подходит, асимметрия уравновешена цветом, массой, тенью, ритмом разных по размеру вещей. Таких надвратных церквей – ещё поискать. Входим.
