МОЖАЙСК
Лужецкий монастырь
Лужецкий монастырь в Можайске стоит высоко над речкой, вход через проездные ворота XVII века, прямо напротив трапезная XVI века, многажды перестроенная. Справа главный собор конца XVI века. Красавец, но какой-то полураздетый – разобрано гульбище, а без него собор не так крепко стоит на земле, какой-то тоненький и ветрами колеблемый. Северный и южный входы не работают, порталы, висящие над воздухом, выглядят совсем уж по-дурацки. Ни войти, ни выйти. Западное крыльцо снабдили бетонными ступеньками. Хорошо, конечно, что они вообще есть, могли бы и это разобрать. Но все-таки белокаменные ступени, истоптанные и истертые за пятьсот лет до наклонности и неудобности для ходьбы, были бы не хуже.
Неподалеку Иоакимовская колокольня (1673–1692), странная и даже нелепая. Вот уж чудище так чудище! Огромное грузное основание с одним-двумя окнами с каждой стороны, потом восьмигранник и шатер над ним. Загадочное сооружение. Высокое и приземистое, толстенное и антикрасивое, но притягивающее взор. А вообще... Уж очень эта колокольня похожа на одну из башен в Московском Кремле. Еще бы один уровень четверика добавить да шатер повыше сделать. Увидел то ли мастер, то ли заказчик Боровицкий холм, и захотел у себя повторить. Но вышло как-то неловко. Как проездная башня над стеной – она хороша, а как колокольня – ну уж очень тяжела.
А вот тот мастер, который выковал костыль для связи в западной стене – знал, что ему и его детям и его внукам не стыдно будет за работу отца и деда – не постеснялся поставить клеймо. И почему эти костыли (или затычки, или окончания, или как они еще тогда назывались) нижнюю часть почти всегда имеют длиннее, чем верхнюю, после перехвата? Откуда они, строители, знали, что расширяющее давление сверху не вывернет нижнюю часть костыля, что коротенькая верхняя часть это давление уравновесит, даже когда сверху не одна сотня пудов ляжет? То есть что давление на верхнюю часть костыля будет вдвое больше, чем на нижнюю? А почему это железо за три века не сгнило под водой, ветром, солнцем, жарой, морозом; с разными коэффициентами расширения металла и камня, как вода зимой не проникла в щели и не порвала камень?
Видимо, вот это и значит – строить умели. Или думать? Или воображением заменять математические расчеты, сопротивление материалов, векторы сил и суммарные результаты воздействия разных факторов? Посмотрел, подумал, прикинул, добавил еще маленько на запас – и с богом, ребята, начали. И так оно и стоит три сотни лет, связи не рвутся, фундамент не лопается, камни не выпадают, только за мелочами уход нужен.
Колокольня – ладно. В монастыре есть загадка почище. Слева (то есть севернее) от собора на земле (или в земле) фундамент от разрушенного Ферапонтова храма. Ну, фундамент и фундамент, храм, конечно, жалко, что поломали, наверное, хорош был. Однако же приглядитесь к фундаменту! Он весь состоит из надгробных камней. И еще неизвестно, нет ли таких же камней под землей на какую-то глубину. Но уже и этого довольно.
Расшифруем хоть две надписи на камнях.
“ЛЕТА 7159 ГЕНВАРЯ В 5 ДЕНЬ ПРЕСТАВИСЯ РАБА БОЖИЯ ТАТИЯНА ДАНИЛОВА [?] ВО ИНОЦЕХ СХИМНИЦА ТАИСЕЯ”.
“ЛЕТА 7177 ДЕКАБРЯ В 17 ДЕНЬ ПРЕСТАВИСЯ РАБ БОЖИЙ ИНОК СХИМНИК САВАТЕЙ ФЕДОРОВ СЫН РОЗНЯКОВ”.
То есть по нашему летоисчислению в 1651 и в 1668 году померли и были похоронены Татьяна и Саватей. Кто-то им отпустил грехи, кто-то обмыл тела, кто-то опустил в могилу, кто-то положил надгробные камни и выдолбил зубилом эти слова. Выдолбил не просто, а красиво, с титлами, с выносными, чтобы был не текст, а картина – на камушке весом полтонны. Выдолбил. Положили. Чтобы родные (коли остались), близкие, друзья и знакомые приходили, горевали, поминали, мысленно советовались и сверяли свои поступки с оценкой покойного. Они, видать, и приходили – иначе кто бы денег дал на работу по камню? А потом отчего-то перестали приходить. Или повывелись все. И родные, и близкие, и друзья, и знакомые.
Лежит камень, никому неведомый, зазря пропадает: никто уж и не помнит ни Татьяну, ни Саватея. И у кого-то шевельнулась рука, родилась мысль – приберем камушек-то для дела. Татьяна с Саватеем сгнили давно, чай, не обидятся. И пришел кто-то на погост, отодрал камень от могилы, как-то доволок его до фундамента будущего храма, устроил на другом таком же камне, а там дальше в работу пошел кирпич и лес. Татьяна-то и Саватей, когда б узнали, может быть, возражать бы не стали, наоборот, довольны бы были – на хорошее дело пригодились результаты усилий их потомков, стало быть, и их жизнь – храм поставили, не на их костях, так на их камнях.
Но от того, что они бы согласились, ужас не проходит. Кто-то ведь это делал: пришел к могиле, подсунул лом или два, поднатужился, шевельнул, сдвинул, положил на катушки... Перекрестился, наверное, прощения попросил – и пошел. А тот, кто этот камень клал – клал не для того, чтобы его сняли, а для того, чтобы он лежал. И если его можно снять – значит, нечего было класть, так, гиенам можно труп бросить, и нечего голову морочить насчет памяти и поминовения.
Надгробные камни в фундаменте чего бы то ни было – это как-то...
Хоть бы и в традиции...
А с другой стороны взглянуть – куда их девать-то, камни? Хоронили-хоронили двести лет, места уже не осталось, пройти невозможно. И кто там лежит, под камнем – никто не знает, и надпись прочесть не может.
Не соседний же монастырь строить, чтобы опять было где хоронить...
Вот то-то и худо, что никто не знает, кто там лежит.
Понятное дело, камни можно и надо собрать, не всю же землю кладбищами закрыть. Но всю память, какую можно выловить хоть из камней – надо сохранить, собрать, хоть самыми мелкими буквами на железной доске отметить. Татьяна ведь и Саватей, отмеченные только именами и датами смерти – родились, детьми были, наверное, были во младенчестве счастливы, любимы родителями, потом от какой-то беды или от старости пришли в монастырь, и жили в нем не для того, чтобы нынешний день спокойно и сыто закончить, а чтобы помочь, чтобы сделать что-то для нынешних и будущих близких людей. И сколько еще там лежит людей в фундаменте – безымянных, неведомых, о которых никто уже не горюет – но они-то жили для тех, кто придет после них. Как же можно об этом забыть?
Могильный камень в фундаменте... Жуткая диалектика.
На наш, сегодняшний взгляд. Но ведь и положили эти камни в фундамент не на следующий день после 1668 года. Не в XVII веке. Правда, и в XVII такое случалось.
Родственникам родственников через пару лет уже не жалко, нынешние нужды важнее, чем память. Бывало, и через десять лет камень снимали.
Оттого и далек от нас XVII век, что нашлись люди с ломами и поломали все, до чего руки дотянулись.
Для того и старались египетские фараоны, для того и клали столько камней в пирамиды, чтобы хоть не дела их, а одни лишь имена сохранились. Хуфу помнят и изучают, а Татьяну и Саватея – нет. А они, может быть, в тысячу раз умнее были и добрее, чем эти причины пирамид.
Таков вот Лужецкий монастырь...
Лужецкий монастырь
Лужецкий монастырь в Можайске стоит высоко над речкой, вход через проездные ворота XVII века, прямо напротив трапезная XVI века, многажды перестроенная. Справа главный собор конца XVI века. Красавец, но какой-то полураздетый – разобрано гульбище, а без него собор не так крепко стоит на земле, какой-то тоненький и ветрами колеблемый. Северный и южный входы не работают, порталы, висящие над воздухом, выглядят совсем уж по-дурацки. Ни войти, ни выйти. Западное крыльцо снабдили бетонными ступеньками. Хорошо, конечно, что они вообще есть, могли бы и это разобрать. Но все-таки белокаменные ступени, истоптанные и истертые за пятьсот лет до наклонности и неудобности для ходьбы, были бы не хуже.
Неподалеку Иоакимовская колокольня (1673–1692), странная и даже нелепая. Вот уж чудище так чудище! Огромное грузное основание с одним-двумя окнами с каждой стороны, потом восьмигранник и шатер над ним. Загадочное сооружение. Высокое и приземистое, толстенное и антикрасивое, но притягивающее взор. А вообще... Уж очень эта колокольня похожа на одну из башен в Московском Кремле. Еще бы один уровень четверика добавить да шатер повыше сделать. Увидел то ли мастер, то ли заказчик Боровицкий холм, и захотел у себя повторить. Но вышло как-то неловко. Как проездная башня над стеной – она хороша, а как колокольня – ну уж очень тяжела.
А вот тот мастер, который выковал костыль для связи в западной стене – знал, что ему и его детям и его внукам не стыдно будет за работу отца и деда – не постеснялся поставить клеймо. И почему эти костыли (или затычки, или окончания, или как они еще тогда назывались) нижнюю часть почти всегда имеют длиннее, чем верхнюю, после перехвата? Откуда они, строители, знали, что расширяющее давление сверху не вывернет нижнюю часть костыля, что коротенькая верхняя часть это давление уравновесит, даже когда сверху не одна сотня пудов ляжет? То есть что давление на верхнюю часть костыля будет вдвое больше, чем на нижнюю? А почему это железо за три века не сгнило под водой, ветром, солнцем, жарой, морозом; с разными коэффициентами расширения металла и камня, как вода зимой не проникла в щели и не порвала камень?
Видимо, вот это и значит – строить умели. Или думать? Или воображением заменять математические расчеты, сопротивление материалов, векторы сил и суммарные результаты воздействия разных факторов? Посмотрел, подумал, прикинул, добавил еще маленько на запас – и с богом, ребята, начали. И так оно и стоит три сотни лет, связи не рвутся, фундамент не лопается, камни не выпадают, только за мелочами уход нужен.
Колокольня – ладно. В монастыре есть загадка почище. Слева (то есть севернее) от собора на земле (или в земле) фундамент от разрушенного Ферапонтова храма. Ну, фундамент и фундамент, храм, конечно, жалко, что поломали, наверное, хорош был. Однако же приглядитесь к фундаменту! Он весь состоит из надгробных камней. И еще неизвестно, нет ли таких же камней под землей на какую-то глубину. Но уже и этого довольно.
Расшифруем хоть две надписи на камнях.
“ЛЕТА 7159 ГЕНВАРЯ В 5 ДЕНЬ ПРЕСТАВИСЯ РАБА БОЖИЯ ТАТИЯНА ДАНИЛОВА [?] ВО ИНОЦЕХ СХИМНИЦА ТАИСЕЯ”.
“ЛЕТА 7177 ДЕКАБРЯ В 17 ДЕНЬ ПРЕСТАВИСЯ РАБ БОЖИЙ ИНОК СХИМНИК САВАТЕЙ ФЕДОРОВ СЫН РОЗНЯКОВ”.
То есть по нашему летоисчислению в 1651 и в 1668 году померли и были похоронены Татьяна и Саватей. Кто-то им отпустил грехи, кто-то обмыл тела, кто-то опустил в могилу, кто-то положил надгробные камни и выдолбил зубилом эти слова. Выдолбил не просто, а красиво, с титлами, с выносными, чтобы был не текст, а картина – на камушке весом полтонны. Выдолбил. Положили. Чтобы родные (коли остались), близкие, друзья и знакомые приходили, горевали, поминали, мысленно советовались и сверяли свои поступки с оценкой покойного. Они, видать, и приходили – иначе кто бы денег дал на работу по камню? А потом отчего-то перестали приходить. Или повывелись все. И родные, и близкие, и друзья, и знакомые.
Лежит камень, никому неведомый, зазря пропадает: никто уж и не помнит ни Татьяну, ни Саватея. И у кого-то шевельнулась рука, родилась мысль – приберем камушек-то для дела. Татьяна с Саватеем сгнили давно, чай, не обидятся. И пришел кто-то на погост, отодрал камень от могилы, как-то доволок его до фундамента будущего храма, устроил на другом таком же камне, а там дальше в работу пошел кирпич и лес. Татьяна-то и Саватей, когда б узнали, может быть, возражать бы не стали, наоборот, довольны бы были – на хорошее дело пригодились результаты усилий их потомков, стало быть, и их жизнь – храм поставили, не на их костях, так на их камнях.
Но от того, что они бы согласились, ужас не проходит. Кто-то ведь это делал: пришел к могиле, подсунул лом или два, поднатужился, шевельнул, сдвинул, положил на катушки... Перекрестился, наверное, прощения попросил – и пошел. А тот, кто этот камень клал – клал не для того, чтобы его сняли, а для того, чтобы он лежал. И если его можно снять – значит, нечего было класть, так, гиенам можно труп бросить, и нечего голову морочить насчет памяти и поминовения.
Надгробные камни в фундаменте чего бы то ни было – это как-то...
Хоть бы и в традиции...
А с другой стороны взглянуть – куда их девать-то, камни? Хоронили-хоронили двести лет, места уже не осталось, пройти невозможно. И кто там лежит, под камнем – никто не знает, и надпись прочесть не может.
Не соседний же монастырь строить, чтобы опять было где хоронить...
Вот то-то и худо, что никто не знает, кто там лежит.
Понятное дело, камни можно и надо собрать, не всю же землю кладбищами закрыть. Но всю память, какую можно выловить хоть из камней – надо сохранить, собрать, хоть самыми мелкими буквами на железной доске отметить. Татьяна ведь и Саватей, отмеченные только именами и датами смерти – родились, детьми были, наверное, были во младенчестве счастливы, любимы родителями, потом от какой-то беды или от старости пришли в монастырь, и жили в нем не для того, чтобы нынешний день спокойно и сыто закончить, а чтобы помочь, чтобы сделать что-то для нынешних и будущих близких людей. И сколько еще там лежит людей в фундаменте – безымянных, неведомых, о которых никто уже не горюет – но они-то жили для тех, кто придет после них. Как же можно об этом забыть?
Могильный камень в фундаменте... Жуткая диалектика.
На наш, сегодняшний взгляд. Но ведь и положили эти камни в фундамент не на следующий день после 1668 года. Не в XVII веке. Правда, и в XVII такое случалось.
Родственникам родственников через пару лет уже не жалко, нынешние нужды важнее, чем память. Бывало, и через десять лет камень снимали.
Оттого и далек от нас XVII век, что нашлись люди с ломами и поломали все, до чего руки дотянулись.
Для того и старались египетские фараоны, для того и клали столько камней в пирамиды, чтобы хоть не дела их, а одни лишь имена сохранились. Хуфу помнят и изучают, а Татьяну и Саватея – нет. А они, может быть, в тысячу раз умнее были и добрее, чем эти причины пирамид.
Таков вот Лужецкий монастырь...
