Дмитровский Кремль и впрямь редкостная вещь.
Считается, что, пройдя монастырские ворота, человек попадает в особое пространство, где отсутствует мирская суета. Думается, что верно это только для совсем небольших монастырей; что уж говорить о таких гигантах, как Троицкая лавра или Новый Иерусалим. Но и среди маленьких обителей Борисоглебский монастырь в Дмитрове – нечто совсем особеннное. Кроме душевной тихости, опускающейся на входящего, он обладает редким качеством – как-то вышло, что всё в нём соразмерно человеку, ни меньше, ни больше.
Первыми подходящего к монастырю встречают Святые ворота. Сначала они были просто воротами, главным входом в монастырь, потому что обращены были на дорогу, ведущую в Троицу (та улица, на которой стоит теперь Борисоглебский монастырь, тоже своего рода памятник истории – это действующий до сих пор отрезок того самого древнего троицкого пути). В Дмитрове сходились дороги северная, Кашинская, и западная, из Иосифо-Волоцкого монастыря, здесь была последняя большая остановка перед лаврой. Паломники останавливались в монастыре на ночлег, получали кров и пищу. Может быть, ещё и поэтому в первоначальный, построенный в 1672 году комплекс зданий вокруг ворот входили чуланы, где можно было хранить скарб, и пекарня. Кроме пищи телесной паломникам была нужна и духовная, а монастырский собор мог уже не вмещать верующих, или их присутствие мешало братии. А потому в 1685– 1687 гг. над первым этажом была выстроена небольшая одноглавая Никольская церковь (ведь Николай Угодник покровительствует путешествующим), и ворота стали Святыми. Тогда же слева от ворот были выстроены двухэтажные братские кельи. Многочисленные переделки и пристройки существенно изменили первоначальный облик этих сооружений. От Братских келий остались относительно нетронутыми лишь наружные стены первого этажа с тянущимися низко над землей оконными проёмами; наличники были срублены и восстановлены реставраторами по оставшимся контурам. Комплекс Святых ворот сохранился получше: во втором этаже часть здания, ограниченная с востока апсидой, а с запада трапезной с двумя окнами между лопатками, и расположенная под нею часть первого этажа. Кровля, барабан и купол над Никольской церковью были в XIX веке, во время пристройки северного придела заменены на новые. Однако при всём этом заданный зодчими XVII века масштаб построек как будто удерживал позднейших передельщиков в установленных пространственных рамках, не позволяя исказить этот масштаб. А потому и сейчас, как триста лет назад, белёное здание на узкой тенистой улице, с его широкой полукруглой аркой, стянутой железной связью, с небольшими окошками в простых наличниках, простое и в то же время солидное, производит впечатление не строгого монастырского строения, а чего-то более житейского, уютного, скорее странноприимного дома, каким он и был когда-то.
Внутри обители это ощущение не проходит. Невысокая каменная стена с четырьмя круглыми двухэтажными башнями-домиками по углам была поставлена в 1685–1689 гг., в это время опасности иноземных вторжений далеко отступили от центральных уездов России, и потому ограда изначально не имела оборонного значения.
Неудивительно, что в таком месте на свет появилось такое изумительное, единственное в своём роде сочетание – Алексеевский придел к Борисоглебскому собору. Собор был построен в начале XVI века, а в середине XVII был дополнен западной крытой папертью и трехъярусной шатровой колокольней, на которой установили ещё и часы с боем.
<...>
В 1656 г., примерно в то же время, что и паперть с колокольней, по прошению и на средства вдовы стольника А.И. Чаплина к юго-западному углу собора был приставлен Алексеевский придел. Если скользить взглядом по фасаду паперти, через западный фасад колокольни к приделу, создаётся впечатление, что если не сами здания, то их внешнее убранство выполнены одной рукой. И рисунок, и стиль оконных наличников, карнизов, простые и милые, удивительно близки, практически идентичны. Но если на обширных плоскостях стен паперти и, особенно, колокольни эти детали как будто несколько растворяются, сглаживаются, то на маленьком объёме придела они становятся главными, обретая невероятную выразительность. Всё в этом строении неровно, кривенько – совершенно «уехавшая» линия карниза с разновеликими зубчиками, никак не желающие быть параллельными и ровными полукружья кокошников, бугристые полуколонки, перекошенный подоконник апсидного окошка и его с трудом приближающийся к прямоугольнику наличник. Это простодушное и немного неловкое стремление создать красоту вызывает невольную улыбку, но вместе с тем оно так трогательно, что щемит сердце. И, странное дело, Алексеевский придел, как и другие подобные ему сооружения XVII века, не производит впечатления сработанного спустя рукава, халтурно, напротив того – он очень цельный и в нём есть душа. Его «неправильности» воспринимаются как высокая степень пластичности, приближающая архитектурное сооружение к скульптуре, где гораздо более остро, зримо чувствуются руки мастера.
Есть и ещё одна причина притягательности «некачественных» с современной точки зрения зданий XVII века. Наукой давно установлено, что прямые линии абсолютно противопоказаны глазу человека и его душе, они вызывают неудовлетворённость, депрессию, тоску. Для душевного комфорта человеку обязательно нужна кривизна, неровность, в них, в отличие от прямых линий и углов, заключено движение, развитие, жизнь.
Трудно припомнить другой пример слияния двух столь кричаще противоречащих друг другу архитектурных сооружений, кроме Борисоглебского собора и Алексеевского придела. Собор – крупный, стройный, сдержанно-величественный и архаичный; придел – крошечный, как детский домик, той самой «пластилиновой», как будто ребячьей лепки, что и церковь в Старых Кузмёнках, и очень «избяной», живой. И с этой детской непосредственностью, доходящей практически до нахальства, и с такой же доверчивостью придел как будто влез на колени «взрослому» сооружению, мешая ему, заслонив почти наполовину великолепный резной перспективный портал, да так и прикорнул.
Стоит ещё вспомнить, что все декоративные детали придела были в духе времени расписаны разными красками, так же, как невозможной, по-сказочному царской красоты вход в придел с паперти, и придел, наверное, выглядел как яркая брошка на белом одеянии собора. И тем не менее при всей невообразимой несхожести этих сооружений они не отталкивают друг друга, а каким-то образом сроднились: собору вовсе не повредило (за исключением части портала) такое беспокойное соседство, а крохотная церковь как будто хранима в объятиях древнего храма и колокольни. Наверное, собор и придел, как представители двух поколений в семье – очень разные, но связанные кровными узами и единым духом, и потому так хорошо им вместе.
Кузнецов И.Н., Новохатко О.В. Серебряное кольцо. М.: Памятники исторической мысли, 2007. С. 188–199.
